Дует ветер – он теплый, чем-то слегка пахнет, словно в метро, когда поезд гонит воздух по тоннелю впереди себя, – сладкий запах приключений.
– И вот мы снова здесь, – говорю я. – Нашего мира больше нет, наше время тоже кончилось.
– Какая тонкая ирония. Юморист хренов, – огрызается Гамильтон.
– Да хватит тебе ёрничать! – обрываю его я. – Почувствуй хоть каплю драматизма происходящего. Вы ведь все уже заметили, как странно жить, когда мир кончился. Когда нет отсчета часов, нет времен года, нет календаря, никакого ритма. И вы правы: время – это изобретение человека. Нет людей – нет времени. Ноль и бесконечность сливаются воедино.
– Ха-ха. – (Это Гамильтон.)
– Почему перед тем, как все это случилось, – для наглядности я показываю на озаренный светом прах, оставшийся от нашего района, – ни у кого из тех, кого мы знали, не было ни одной свободной минуты? Все время тратилось на эффективную работу, карьерный рост, повышение результативности любой деятельности. Любое достижение прогресса в качестве побочного явления уплотняло время, жизнь каждого из нас становилась напряженнее, короче и безумнее. И вот теперь… теперь времени нет.
– Эй!…– слышится голос Венди.
– Что? – спрашиваю я.
– Да я не тебе. Просто хотела остановить Гамильтона. Он, по-моему, собирался выдать очередной циничный комментарий.
– Да ладно, ничего страшного, – говорю я. – Хорошо вспомнить старые добрые времена и побыть со старыми друзьями. А еще я хочу сказать, что нам просто повезло в том, что мы жили, где жили и когда жили. В те годы не было никакого Вьетнама. Детство продолжалось целую вечность. Бензин, машины, чипсы – всего было навалом, все было дешево. Если кому-то хотелось сесть в самолет и рвануть на край земли – пожалуйста, вполне доступно. Нам разрешали верить во что угодно. Блин, да мы могли пройти по Марин-драйв в костюме цыпленка Сан-Диего, неся в руках здоровенную резиновую голову – маску Ричарда Никсона, – сколько угодно. В школу мы ходили все до единого, в тюрьму никто не загремел. Классно!
Звезды становятся розовыми. В Иокогаме давно уже взорвался завод лаков и красок, и вот набежало оттуда очередное облако.
– Я помню, как мог пробежаться по нашим улочкам разве что не в одних футбольных доспехах. Помню, как читал «Лайф» и имел собственное мнение по всем основным вопросам политики. Я помню, как, сидя в машине, представлял себе карту автомобильных дорог всей Северной Америки и прекрасно понимал, что могу поехать, куда мне только захочется. Главное, что осталось во мне от того времени, от того покоя, – это ощущение свободы и изобилия. Удивительно. Прекрасная ведь была идея – свобода и изобилие для всех. И вся история человечества – это свидетельство того, как оно двигалось к пониманию этой мысли. По-всякому выходило – войны, массовые безумия, гениальные всплески, горе и радости. И все ради того, чтобы понять что-то еще. Увидеть путь дальше. Потом – занять это новое место, освоить его и смотреть вперед, искать новую ступень. Дальше, дальше, дальше… еще дальше. Прогресс – он ведь реален. И судьба реальна.
Розовое облако проплывает дальше.
– Вот поэтому мы сегодня здесь. Неважно, какой это день, – вторник, полтора месяца спустя, тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год, три дня назад, за миллион лет до нашей эры… Нам уже все равно. Я знаю, что каждый из вас мучается над вопросом: что же такого особенно неправильного было у вас в жизни, какой джимми-стюартовский кризис вас охватил и как так получилось, что последний год вам пришлось провести так, а не иначе? Вы говорите, что кризиса у вас никакого не было. А если поглубже в себя заглянуть? Я же был с вами, слышал, о чем вы говорили.
– Шакалил, стукач, – сквозь зубы цедит Меган, всегда готовая прицепиться к любому слову.
– Меган, перестань! – строго говорит ей Ричард.
Вода за дамбой светится зеленоватым светом, будто переливается электрогирляндами изнутри. Радиация.
– И вот мы здесь и жили, на самом краю самой последней черты. Остальные люди, которым приходилось в жизни не так сладко, смотрели на нас, на нашу, другими отвоеванную, свободу, и ждали, что мы, наделенные всеми этими преимуществами, выведем человечество на новый, более высокий и толковый уровень мышления и бытия в этом мире. Они смотрели на нас и надеялись, что мы сможем разобраться в том, что грядет.
Венди неожиданно раза три чихает. Звук – не хуже, чем пистолетный выстрел.
– Будь здорова, – говорю я ей. – И вы все – будьте здоровы тоже.
Небо яркое, как в полдень.
– Разве не был нам дарован истинный клад – право выбора? И разве не плевали мы на него с высокой колокольни? Точно он – неприглянувшиеся рождественские подарки, засунутые в темный чулан. К чему свелась жизнь ближе к концу света? Видеокассета «Смоки и бандит». Вместо вдохновения, творческого, интеллектуального импульса, – лоразепам. Сверхурочная работа. Виски «Джонни Уокер». А еще – молчание. Вы только вдумайтесь! Да, кстати, что касается меня, я был ничуть не лучше, дальше собственного члена почти ничего не видел.
– Слушай, давай к делу, – перебивает меня Ричард. Он явно чувствует, что ответ где-то совсем рядом.
– За последний год вы могли бы убедиться – если бы захотели, – в том, что бесполезно пытаться изменить мир в одиночку, без согласованных усилий всех остальных. Вы ощутили вкус и запах шести миллиардов катастроф, предотвратить которые или исправить их последствия могли бы только шесть миллиардов человек.
Тысячу лет назад в этом не было бы никакой беды. Исчезни человечество с лица Земли тысячу лет назад, все нанесенные планете раны затянулись бы быстро и безболезненно. Ну, остались бы горки небольшие, где пирамиды стояли, и все. Сто лет назад, даже пятьдесят – мир продолжил бы существовать без людей. Но теперь – нет. Мы перешли эту границу. Единственное, что может теперь удерживать нашу планету на ее орбите, – это свободная человеческая воля, воплощенная в волевом усилии. Это единственная формула. Вспомните, каким большим стал казаться мир в последние годы и как безумно стало нестись время. Все потому, что Земля стала полностью принадлежать нам.
– Пионеры-первопроходцы завоевали мир, – тихо произносит Лайнус.
– Так оно и было. Но теперь – Новый Свет больше не новый. Новый Свет, обе Америки кончились. Люди не покорили Природу. Они пошли дальше. Теперь люди и окружающий мир связаны воедино. Будущее и то, что будет с нами после смерти, – все перемешалось в едином сплаве. Смерть перестала быть аварийным выходом, которым служила людям тысячелетиями.
– Ё-моё, что ж за херня-то творится! – выдает Гамильтон.
– Вам теперь предстоит заново научиться чувствовать почтение к миру. Вам суждено нелегкое дело – попробовать вновь обрести Личностность.
Метеоритный дождь кончился, небо вмиг становится черным – словно кто-то повернул невидимый выключатель. Ричард перебивает меня:
– Погоди, Джаред. Стоп-стоп-стоп. Ты уж как-то больно резво рванул. Ты тут давеча обмолвился, что у нас есть шанс вернуть наш мир. Так мне интересно, что это ты имел в виду? Тот самый мир, каким он был?
