Раньше он был уверен — всё взаимосвязано, соединено, причина порождает следствие, которое, в свою очередь, становится причиной для дальнейших событий; ничто не проходит бесследно, бабочка, раздавленная в прошлом, меняет будущее…
«Или настоящее?», — подумал Серый и понял: Челло с его разговорами про одну извилину попал в самую точку. Ткнул, как ниндзя из видика — быстро, точно. Насмерть.
Сука.
Серому показалось, что он отчётливо слышит треск и звон — это рушился хрустальный замок его жизни. Прежней жизни.
Раньше всё было просто: дует ветер, качает деревья, с них осыпается листва, она гниёт на земле и образует питательную массу для корней тех же самых деревьев. Ну, и пищевая цепочка, как в школе на биологии проходили: «Жук ел траву, жука клевала птица, хорёк пил мозг из птичьей головы…»
[17]
Но больше так уже не будет. Всё сломалось, перемешалось и лежит вокруг грудами деталей и обломков. Это даже не хаос, это просто… мусор. Ничто. И из этого «ничто» Серому предстояло сделать «нечто». Предстояло строить свою жизнь. С нуля.
Заново. Из мусора.
На самом деле начать строительство нужно было давно, может быть, лет пять назад — все начало рушиться ещё тогда, но Серый этого не понимал, и именно из-за непонимания его хрустальный замок и простоял столько времени среди завалов чужого мусора и куч стройматериалов.
И вот пришло время.
Скрипнув зубами, Серый вытащил пачку, достал последнюю сигарету, закурил и быстро, в несколько жадных затяжек, прикончил её. Щелчком отбросив окурок к холмику с бронзовым ухом, Серый решительным шагом направился к воротам, но по пути запнулся об оставленную Челло лопату и едва не упал.
Выматерившись от злости и неожиданности, Серый пнул лопату, отбросил смятую сигаретную пачку, которую зачем-то держал в кулаке и заорал, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Да пошли вы… все!!
Глава четвертая
Этот странный день окончательно умер, только когда Серый в первом часу добрался до дому и рухнул в кровать, словно подрубленный.
А утром он проснулся и понял — ничего не было. Ни уха в яме, ни «беконного» заката, ни разговора с Челло.
Ничего.
Серый на всякий случай быстро оделся, буквально бегом рванул на Ёрики, но… ничего не изменилось. Кучка глины над шифером там, где он спрятал находку, погасший фонарь у будки. Небо. Дорога. Ветер.
Флинт и его «мальчики» утром похоронили на Ёриках Стёпу, выдали Афганцу деньги, но Серый не успел. Самую малость — разминулся с отчимом минут на десять.
И всё. Что упало — то пропало. Пришлось идти обратно в город. Домой.
Когда собаке нечего делать, она ловит свой хвост. Когда Серому нечего было делать, он думал о Клюкве. И о деньгах. Сегодня выпал как раз такой день — бессмысленный. Работы не было. Денег — тоже.
Ничего не было.
Похмельный и ленивый Индус заявился к Серому около обеда. Спросил с ухмылкой:
— Чё, я вчера сильно?
Серый кивнул.
— Нормально.
— Пожрать есть чё?
— Картошка, сало. Консерва рыбная. Будешь?
— Нафиг.
Индус разулся в тесной прихожей, прошёл в комнату, рухнул на продавленный диван. В телевизоре мелькали голые деревья, щелкали секаторные ножницы — шла передача «Наш сад».
— Я вчера… — опять начал Индус и замолчал.
Серый вошёл в комнату следом за ним, кивнул.
— Перебор, ага.
— Бухой был, — дёрнул плечом Индус.
Серый снова кивнул. Это означало — извинения приняты.
Он упал рядом с Индусом, посмотрел в окно. Тюль был пыльным, серым — его не стирали больше года.
«Наш сад» закончился, началась музыкалка — по сцене бодро бегала Татьяна Овсиенко в чёрной кожаной кепке и кожаной тужурке и кричала:
— Я хочу слышать бурные мужские аплодисменты. Мужчины! Сделайте мне приятное! Поднимите ваши ручки!
— Я б её того… — осклабился Индус. — Сделал приятное.
— У нас в роте Овса была «номер раз», — согласился Серый.
Заиграла музыка. Индус лёжа задёргался под «тыц-тыц-тыц», изображая, как бы он «того».
— Целый день над крыльцом кружились осы, — запела Овсиенко. — Как умела, отбивалась я от ос.
Говорят, ты, меня, любимый, бросил.
Но никто пока моих не видел слез…
[18]
Серый скривился, будто от зубной боли. Он не переносил отечественную попсу, предпочитая рок. Индус ещё немного подёргался и тоже скис. Овсиенко продолжала бодро выплясывать, шарнирно изгибаясь в такт музыке:
— Ты не рви на груди своей рубашку!
Изменил — так душою не криви!
Уходи и люби свою Наташку.
Обойдусь я как-нибудь без твоей любви!
Обойдусь я как-нибудь без твоей любви!
— Мля, кто ей вообще петь разрешил? — пробурчал Индус, с кряхтением поднялся и переключил старенький «Горизонт» на другой канал.
Там показывали черно-белый фильм «Комиссар» с молодой Нонной Мордюковой. Она тоже была в кожаной кепке и кожаной куртке, как Овсиенко. Фильм — Серый слышал в какой-то передаче — много лет пролежал на полке, потому что он был антисоветский.
Минут пять Серый и Индус молча смотрели антисоветский фильм про то, как большевичка Мордюкова родила ребёнка и прижилась с ним в доме еврея Ролана Быкова.
— Все комиссары — суки, — внезапно и очень убеждённо произнёс Индус.
Серый вопросительно повернул голову.
— Если б не они, — ещё более убеждённо пояснил Индус, — Россия бы самой крутой страной в мире была. Золотой рубль до революции самой конверк… конверт… конвертируемой валютой в мире был. И жили мы лучше всех. А потом евреи сделали революцию и комиссары ихние всех русских людей раскулачили. А дворян расстреляли. Мой прадед был граф — Игнашевич Поликарп Семёнович. У нас имение было в Белоруссии — земля, дом большой и это… тысяча крестьян. А евреи-комиссары все отняли и сожгли. Я в «Огоньке» читал — сто миллионов человек расстреляли при Сталине. Потому что он параноик был. И всего боялся. Людей в фургоны «Хлеб» сажали и везли в подвалы.
Серый посмотрел на экран, где русская комиссарша Мордюкова и польский еврей Ролан Быков пели еврейскую песню, танцуя с цыганистыми детишками, потом скосил глаза на графский курносый профиль Индуса с выпяченными губами и торчащими скулами — и ничего не сказал.
Вместо этого он последовал примеру Индуса — поднялся и переключил телевизор обратно. Вместо Овсиенко теперь пели четыре смазливых парнишки из группы «На-на»:
