— О, привет… Ты… Ты тут…
— Живу, — вслед за Ринатом и Серым улыбнулась Лёнька. — Привет, Фарида.
Фаридушка поставила сумку на скамейку, перевела взгляд на скалящегося мужа и вздохнула.
— С ума сошли все, что ли? Сегодня по телевизору сказали — цены в два раза выросли. Я тут поесть принесла.
— Да я их три раза звала — не идут, — несколько обиженным голосом сказал Лёнька.
— Ри-инат, — Фаридушка нахмурилась. — Всё, перерыв на обед. Давай, тызрек
[47]!
Серый засмеялся, глядя, как большой, рукастый Ринат послушно, едва ли не рысцой, устремился к будке. Лёнька поманила Серого — мол, и ты давай.
Ели молча. Фаридушка принесла каймак, ещё тёплые кыстыбыи и банку сгущёнки. Лёнька выставила на стол жареную картошку, открыла тушёнку. В телевизоре бубнила «Телебиржа», потом началась «Санта-Барбара». Фаридушка потянулась сделать погромче.
— Так у них там всё… — сказала она, наблюдая, как Круза соблазняют с помощью торта.
— Как? — спросила Лёнька.
— Красиво. Не то, что у нас, — Фаридушка выразительно обвела рукой стол с грязными тарелками, банками из-под тушёнки.
Ринат засмеялся.
— У нас тоже так будет.
— Как? — вскинулась Фаридушка. — Яхта будет? Коттедж?
— Будет, будет. И большой белый лимузин.
— Ага. Заработаешь ты на своём «МАЗе» на лимузин… Ничего у нас не будет, — надулась Фаридушка. — Надо бизнес какой-то придумать. Чтобы там купить за сто, а тут продать за двести.
— Это спекуляция называется, — брякнул Серый.
— Не нравится — иди паши, — отрезала Фаридушка. — Много ты лопатой заработал, пока цветмет не нашёл?
— Много, мало — все моё, — Серому разговор не нравился с самого начала. — А торгашами становиться…
— Картошку на базаре покупаешь — ничего, что у торгашей? — Фаридушка встала, упёрла руки в бока. — А джинсы у кого купил, у пролетариата?
— Ты чё завелась-то? — удивился Ринат.
— В общем, так, — Фаридушка сняла с вешалки свой пуховик, повернулась к мужу. — Посуду соберёшь, помоешь. К шести чтобы был дома. Пока.
Она вышла, хлопнув дверью. Лёнька начала убирать со стола.
— Это всё каенана… Ну, тёща, — мрачно пояснил Ринат. — Она инженер, журналы читает всякие, в партию вступила какую-то … демократическую и либеральную. Фаридушка когда домой, в Казань, съездит, возвращается, вся горит, как фонарик: «Реформы, школа Абалкина, Чубайс, Поволжские Штаты…»
— Какие штаты? — переспросил Серый.
— Поволжские. Ну, типа если мы отделимся ото всех, то заживём хорошо.
— Почему вдруг?
— Ну, смотри, — Ринат уселся поудобнее, начал говорить, загибая пальцы: — Нефть у нас есть? Есть. Сельское хозяйство есть? Есть. Автомобильная промышленность, «Жигули» там, «ГАЗ», «КАМАЗ», да? Река… она эта… транспортная артерия. Самолёты в Казани делают. В Зеленодольске корабли, и в Горьком тоже. Гидроэлектростанции есть. Всё есть! Зачем нам кормить какой-нибудь Архангельск? Или этот… как его… Барнаул?
— Это тебе все Фаридушка рассказала? — поинтересовался Серый.
— А чё Фаридушка сразу? — неожиданно разозлился Ринат. — Я сам тоже… читал. И по телеку у нас не только «Санта-Барбару» показывают. И чё, скажешь, я не прав?
— Я ничего не скажу, — Серый поднялся. — Я просто не понимаю, почему врозь вдруг станет лучше, чем было вместе. Ладно, хватит базарить, пошли работать, пятнадцать минут третьего доходит.
Глава последняя
Ни к шести, ни к восьми Ринат домой не вернулся. Проклятая глина, мягкая, как пластилин, упорно не хотела держать тяжёлый «МАЗ», кран «плыл» по склону, аутригеры уходили в грунт, как ложка в кашу, и деревянные подушки не спасали — площадь опор была слишком маленькой.
— Щебёнку надо! — в тысячный раз говорил Ринат. — Забутовать всё, а потом уже выставлять кран.
Серый мрачнел с каждой минутой — было уже совсем темно, внизу ярко сиял огнями Средневолжск, оранжевые нити фонарей тянулись от города к порту, шли вдоль Волги к мосту, а здесь, на Ёриках, лишь тускло светился фонарь над раскопом да выхватывали из темноты кучи земли фары «МАЗа».
От бесконечных упражнений с лопатой даже на привычных руках Серого под верхонками вздулись и лопнули мозоли. Болела спина, колени и особенно сильно — правая нога, ступня в том месте, которым наступают на лопату. Но хуже боли была усталость. Тяжёлая, давящая, а главное — безнадёжная.
В какой-то момент Серому показалось, что всё — конец. Они, все трое — и он, и Ринат, и Лёнька — оказались в стороне от настоящей, большой жизни, словно бы попали на другую планету, и планета эта отдаляется от Земли, расстояние растёт с каждой минутой и…
И совсем скоро, через полчаса или ещё быстрее, они навсегда улетят в никуда, в пустоту, во мрак. Там не будет ни яхт, ни белых лимузинов — только глина, противный привкус железа во рту, изжога от китайской тушёнки и мокрые ноги.
А ещё туалет на улице, холодная вода, от которой ломит зубы, когда чистишь их утром, и полная, абсолютная, космическая какая-то беззащитность перед некой силой, огромной, как ночь, и такой же безжалостной и беспощадной. Беззащитность такая, что даже дверь запирать бессмысленно, потому что от этой силы не спасут никакие замки и щеколды. Она войдёт и сделает всё, что посчитает нужным.
От тоски и бессилия Серому захотелось завыть на колючие звезды.
Из темноты выдвинулся зябкий силуэт Лёньки, кутающийся в бушлат. Жёлтый свет фар лёг на её лицо, как акварель.
— Нужно снизить удельное давление на грунт, — сказала Лёнька.
— Да пошла ты, — проворчал откуда-то из-под заднего моста «МАЗа» Ринат.
— Фильтруй, — сердито крикнул ему Серый. — Она-то в чем виновата?
— Нет, правда. Чем больше площадь опоры, тем меньше проваливаться будет. Это как лыжник… — Лёнька изобразила бегущего по лыжне человека. — И когда по сугробам идёшь, на беговых лыжах утонешь, а на охотничьих можно пройти. Чем шире, тем лучше.
— Какие лыжи, а? Чё несёшь? Кызбола
[48], иди отсюда! — заорал выбравшийся из-под машины Ринат.
— Погоди, — остановил его Серый. — Ну, хорошо, площадь опоры… А из чего эти опоры сделать?
Лёнька молча повернулась к будке, и Серый второй раз за этот долгий день ощутил волну необъяснимой нежности к этой странной девушке.
Он — понял.
— Всё! — сказал Ринат. — Я сворачиваюсь. Бетте
[49]. Ночь уже.
