Прямо не терпится узнать, в чем же там дело.
Ну да, на мою зарплату?! Ха!
Итак… Кайл. После нашего с ним разговора о смерти у меня внутри что-то щелкнуло. Да, он мне нравится. Пусть он тупой, как утюг, зато сегодня он подарил мне диск с песнями, в которых есть слово «луна». Кайл симпатичный и не считает меня уродкой, он не голубой – так почему бы не рискнуть? Мама, видно, решила, что мы будем вместе на веки вечные. Милый, пойдем в ресторан? Только сперва я захвачу свой чепчик, чтобы другие мужчины не заглядывались на меня против воли. Нет, он просто хороший парень, вот и все.
А ты…
Не знаю, как начать разговор о твоей жизни, Роджер, но меня заинтересовал образ Кайла Фалконкреста. Особенно то, что он не верит в Апокалипсис. Напрасно не верит. Как можно, живя на Земле, имея мозг, пару ушей и пару глаз, не замечать, что скоро всем нам придет конец? Это чувствуется даже во вкусе воды. Пульсирует в воздухе всякий раз, когда на сотовом Блэр звучит гнусный ретро-рингтон 80-х, «Холидэй» Мадонны.
Миру скоро конец.
Я постоянно думаю о том, как это случится. Все будет очень необычно. Вот так: стоит воскресный вечер, и я на барбекю у каких-нибудь знакомых. Меня достали солнце и толпа народу, поэтому я обхожу дом и сажусь на складной стул, мечтая, чтобы была ночь. Я наблюдаю за полетом мухи. Она меня не бесит, не достает, просто я слежу за траекторией ее полета, словно ей к лапке привязали нитку.
Внезапно муха замирает в воздухе и падает.
Замолкает весь мир: больше не слышно ни голосов с заднего двора, ни ударов мяча – только жарятся на решетке булочки для гамбургеров. Соседская газонокосилка тоже стихла.
Я сразу понимаю, что случилось – каждое живое существо на нашей планете умерло. Люди, чайки, червяки, бактерии и растения. Я смотрю на деревья, кусты и думаю: «Они еще не гниют, потому что умерли секунду назад, но это больше не деревья и не кусты. Теперь они больше похожи на срезанные цветы в вазе. Через семь дней они сгниют, как и все остальное».
Гости возле барбекю просто остановились. Замерли на месте. Это не омерзительно, не противно. У них открыты глаза.
Потом из города доносятся взрывы и глухие удары: бьются машины, падают самолеты, взрываются кремационные печи и горны. Затем наступает тишина, и я вижу, как в небо тут и там поднимаются шнурки дыма; они будто бы связывают планету со Вселенной, так их много.
Я опускаю глаза и вижу у ног мертвую ласточку. Весь внутренний двор усыпан дохлыми шмелями. Я иду в дом и поднимаю телефонную трубку – молчит. На столе замечаю вазу с георгинами. Это кажется мне забавным.
И тут мне становится дурно. Почему? Все организмы внутри меня тоже умерли: полезные бактерии, добрые вирусы и плохие, амебы всякие… Они сдохли. Наше тело ведь не просто тело, верно, а экосистема. И мой организм не выдерживает такого количества падали внутри.
Я выхожу во двор, сажусь на шезлонг и гляжу на солнце. Мне тепло, и я рада присоединиться ко всем остальным, куда бы они ни подевались. Никто не помнит о приятной стороне смерти, а ведь умирать вовсе не страшно, если знаешь, что скоро встретишься с друзьями!
На чем я остановилась? Ах да. Сижу на шезлонге, смотрю на солнце и постепенно слабею. И хоть я терпеть не могу эту желтую хрень и ее бесконечный веселый свет, через несколько минут я в него вхожу.
«Шелковый пруд»: Кайл
Кайл Фалконкрест помнил свой первый день в офисном супермаркете, эту судьбоносную работу, благодаря которой ему и пришла в голову мысль поместить сюда действие второй книги. Ему было почти тридцать, и по ночам он уже видел кошмары о том, как до конца жизни продает канцтовары.
Кайл не знал, где выход. Поначалу он думал, что работа в книжном или канцелярском магазине приблизит его к пульсу современной литературы. Творчество представлялось ему полем для экспериментов – лабораторией, художественной галереей, где безостановочно рождаются новые удивительные идеи.
Кайл помнил свой первый рабочий день и первый отдел: клейкая лента, зажимы для бумаг, корректоры, ручки, карандаши и маркеры. Через год за хорошую службу ему дали бы еще один: кисти и краски, школьные принадлежности, ножницы и пробковые доски.
Он так и не привык к офисному супермаркету. Здесь было светло и чисто, но, глядя на все эти бесконечные тонны картриджей, и флешек, и линеек, и лазерных принтеров, он представлял, как все они либо кончат на мусорной свалке, либо их пепел развеют над радиационным поясом Ван-Аллена, что ускорит процесс таяния полярных льдов. Магазин воплощал собой медленный конец света. Надо было только окинуть взглядом торговые залы, сощуриться и представить, что смотришь покадровую съемку, где камера делает одну фотографию в месяц. Сменяются времена года, зимы становятся теплее, землю мало-помалу покрывает сажа. Все меньше животных и птиц пересекают автостоянку. Трава и кусты возле входа усыхают; дорогу, уходящую на запад, съедает поднявшийся океан. А люди по-прежнему покупают обложки для портфолио, удлинители, картонные коробки и – неожиданно для самих себя – жевательную резинку.
Он думал об этом, глядя на Стива, который разглагольствовал о «квинтете дверных пружин» – так называл Кайл его романы. Они не были актуальными или устаревшими, модными или вечными; книги Стива существовали в параллельном временном потоке, где само время отсутствовало. Найти такую книгу у букиниста – все равно что прочитать заметку о ребенке, задушенном родителями-наркоманами. Бедняжка. И все же Британи, разговаривая со Стивом, зачем-то играла прядью волос, словно девочка из группы поддержки, за которой приударил футболист. Неужели Кайл мог полюбить поклонницу Стивовой писанины? А жить с ней?! Нужно ввести тест на увлечение его книгами для всех пар, надумавших жениться (гомосексуальных тоже). Да, не ожидал он такого от Британи.
Кайл посмотрел на Глорию, у которой было приятное отсутствующее выражение лица – так обычно выглядят жены президентов, когда их мужья произносят речь. Она поглаживала свою селезенку.
– Когда будем ужинать? – спросил он.
«Шелковый пруд»: Глория
Когда Кайл Фалконкрест задал невежливый вопрос об ужине, Глория думала о помаде. О том, какая нужна промышленная база, чтобы она могла купить себе «Рубиновый вторник» в единственном городском магазине, еще не превратившемся в «Уолмарт» (мрачная груда кирпичей, обреченная на скорую гибель). Производителям помады приходилось тайно, пока «Гринпис» не смотрит, убивать тысячи китов, обдирать с них жир и отвозить в цинковых канистрах на косметические фабрики. Там из жира делали стерильную мерзость, в которую добавляли тучу красителей и стабилизаторов. Потом крашеная дрянь затвердевала и отправлялась в пластмассовые футляры, которые позже укладывали в толстенные слои пенопласта и развозили по сложной системе шоссе и железных дорог по всему миру, а тот узнавал об их прибытии благодаря громадным рекламным щитам и Интернет-баннерам, так что миллионам глорий не терпелось их купить.
