Он повиновался и, приблизившись, ощутил запах старого тела. Редкие плохо причёсанные волосы казались покрытыми пылью, на них не было никаких украшений. Шаль была из грубой шерсти.
— Тебе покажут твоё жильё, — проговорила старуха и жестом отпустила его.
Несколько месяцев после этой встречи Гай не видел Ливию, разве что издали.
В безликую комнату, не очень большую, с единственным окном, выходившим во внутренний двор, похожий на тюремный, со старой скучной мебелью и простыми оштукатуренными стенами, ему принесли его тюки с вещами, беспорядочно собранные враждебными руками. Но из глубины одного узла появился маленький кодекс с записями о поездке в Египет — вероятно, проверяющие сочли его детской забавой. Потом в коробке со старыми медалями нашлось отцовское кольцо с печаткой, и Гай увидел, что его рука уже стала большой и сильной, так что можно было носить кольцо без риска уронить. Однако многие вещи пропали. Но он не стал ни о чём спрашивать.
Гай заметил, что дверь в этой комнате не запирается изнутри, однако же виднелись явные следы сорванного засова. Ему показали ряд жалких приспособлений для умывания, которыми пользовались чиновники и стража, и издевательски советовали не волноваться:
— Рабы сюда не ходят.
«Детёныш льва попался в петлю, и его ведут к новому хозяину».
Ему почти исполнилось шестнадцать лет, и Гай спрашивал себя, по какой причине ему одному из всей семьи сохранили жизнь и внешнюю свободу, поместив в это место. Чтобы Рим восхищался милосердием Ливии и Тиберия? Чтобы унять популяров, обладавших силой в столице, восточных провинциях и легионах? Чтобы показать доброе лицо правосудия, покаравшего заговорщиков-бунтарей, но нежно защитившего невинного ребёнка Калигулу? А может быть, потому, что после стольких преступлений было необходимо вновь очистить свой образ?
Потом Гай сказал себе, что, возможно, оказался единственным заложником во власти Тиберия — «последний из вас здесь, в моих руках», как сыновья побеждённых иноземцев, как Дарий Парфянский, как Ирод Агриппа из Иудеи. Возможно, он остался жить потому, что оказался пешкой в торгах Тиберия со своими врагами сенаторами. Возможно, обеспечивал Тиберию далёкое и спокойное наследование, преграждая путь остальным, более опасным претендентам. Тиберий мог сказать: «После меня вы получите потомка Юлия Цезаря, Марка Антония, Германика...» — и давал врагам понять: «Никто из вас никогда бы не смог вызвать подобной любви народа, оставить такой след в исторической памяти...»
Гай заключил, что его будущее и возможность вырваться в большой степени зависят от него самого и нужно защищаться в одиночку.
Но в голове вспыхивала мысль о матери, неожиданная, как удар ножом. И тогда одиночество физически удушало. Остров Пандатария в воображении тонул в далёких пустынных водах. Из дома Ливии не было видно моря. Мать говорила, что вилла на Пандатарии была очень красива, но, чтобы жить там, требовались слуги и деньги. У Агриппины конфисковали её имущество, никто не имел права помогать ей, никто не мог сопроводить её на остров, кроме узников, выбранных Тиберием. И Гай совсем не представлял, где его братья и что с ними стало.
— Смотри, — сказала ему старая рабыня, указывая на фреску на стене.
Он посмотрел и увидел руку какой-то укутанной в покрывало женщины, которая бросала прядь волос в жаровню.
— Знаешь, что это означает?
— Нет, — сказал он.
— Знаешь, как трещат волосы, когда их жгут?
— Нет, никогда не слышал.
— Они горят, — засмеялась рабыня, — как сгорает жизнь зарезанного во сне.
Гай сделал вид, что принял это за шутку, и улыбнулся.
ИМПЕРАТОРСКИЕ БИБЛИОТЕКИ
Одним безотрадным зимним утром Гай открыл для себя чудесные библиотеки, созданные по желанию Августа рядом с храмом бога, который, если верить жрецам и поэтам, даровал ему победу. Два обширных зала, окружённых абсидой с при строенной к базилике колоннадой и изящными окнами из чистого белого алебастра, вмещали в двух рядах стенных ниш шкафы из ливанского кедра, не подверженного червям-древрточцам, где находились свитки и кодексы. Над нишами вы строились на округлых лепных карнизах изображения великих авторов в различных областях знания, как назидание государям.
Гаю не запрещали заходить в эти двери, и для него библиотеки явились причалом на острове. Здесь, по воле Августа были собраны все знания изведанного мира, и несколько шагов из своей убогой комнаты оборачивались побегом в просвещённый мир. Молчаливые надзиратели с удивлением, вскоре перешедшим в облегчение, наблюдали за его ненасытной страстью к чтению; говорили, что в этом он похож на своего знаменитого дядю Клавдия, литератора, этрусколога, знатока латыни прежних веков и — по общему мнению — безобидного семейного дурачка.
Латинского библиотекаря — его звали Юлий Игин — неизвестно сколько лет назад выбрал сам Август: старый-престарый, верный хранитель императорских политических решений, предпочтений и цензуры, он растратил здесь свою жизнь и зрение, зимой и летом пребывая в этом полумраке. Наверное, он уже почти ничего не видел, так как, шустро двигаясь вдоль ниш, без колебаний открывал нужную дверцу и хрупкой неуверенной рукой нащупывал и доставал искомый труд, не читая.
Вся библиотека — древние свитки и более современные рукописные кодексы, предки современных книг, — величественно, в полном порядке, жила у него в голове. Он никогда не сверялся с заголовками, чётко написанными на изящной charta Augusta
[32]. Достаточно было спросить его о чём-либо, даже о самых отвлечённых вопросах, о каком-нибудь персонаже, о цитате, о событии, и его натренированная память перебирала шкафы, пока не находила нужные сведения, словно здоровалась с человеком, оставленным в другой комнате.
Но на следующий день, снова увидев Гая, библиотекарь вдруг сказал ему со стариковской бессвязностью, что тот похож на племянников Августа.
— Точнее, на двух старших братьев твоей матери. Они тоже приходили сюда каждый день, торопились усвоить все знания мира...
Его рука пробежала вдоль одного из шкафов и вдруг застыла.
— Они умерли, когда были чуть старше тебя, — бестактно проговорил он. — Это случилось вдали от Рима.
Но Гай никак не отреагировал, словно уже знал эту историю.
Латинская библиотека была строгой и мрачной. Гаю в ту холодную зиму отвели одну маленькую более-менее тёплую комнату. Единственным неудобством, как цепь на ноге, было то обстоятельство, что ему не давали оставаться одному. Двое рабов, преданных слуг Ливии, назойливо следовали за ним по пятам. Когда он читал или писал, они садились рядом на табурет и молчали, поочерёдно, чтобы прервать скуку, спрашивая, не нужны ли ему новые листы, или каламус, или чего-нибудь попить, и тут же звали кого-то, кто так же неотвязно ожидал снаружи.
