— Ты читаешь о прошлом, — как-то раз сказал Гаю с усмешкой Юлий Игин, — а знаешь ли ты, где скрыто будущее? Оно спрятано в пьедестале статуи Аполлона, в двух шагах отсюда, в его храме. Никогда не слышал о Сивиллиных книгах?
— Да, слышал, — ответил Гай.
— Но ты не знаешь, что оригиналы были сожжены больше века назад, и с тех пор в моменты опасности Рим утопал в самых запутанных пророчествах, приходящих со всех концов света. В конце концов божественный Август устал и приказал их всё уничтожить. Я сам насчитал более пятисот свитков, когда их бросали в огонь. Римляне были в отчаянии: как же теперь узнавать будущее? Но Август обнаружил, что от Сивиллиных книг сохранилась одна копия, и спрятал её под статуей Аполлона. Быть может, — добавил он загадочно, — там написано и о тебе...
Гая обожгла мысль, что, возможно, в пьедестале статуи действительно написано его имя. Если так, то уже ничего не изменишь. Существует ли судьба? А если да, то какова она? Но эта жгучая мысль развеялась, как дым, и он сказал себе, что разговоры Игина — это ловушка, чтобы раскрыть его планы, а эти спрятанные книги были изощрённейшей выдумкой Августа. Кто может проверить, что там скрыто? В них заглядывали лишь приставленные к ним жрецы и в конце концов вычитывали то, что хотели. Но почему же Август, такой ужасно рациональный, столь часто обращался с вопросами к астрологу Феогену? Почему отчеканил на монетах своё зодиакальное созвездие — Козерога? Почему опубликовал свой триумфальный гороскоп? Неужели в самом деле верил? А может быть, с высоты своего гения хотел, чтобы поверили другие и решили, что бороться с ним бесполезно?
Думая об этом, молодой Гай признался мечтательным голосом:
— Хотел бы я проехать по морю на Родос, Киклады, Спорады, до Эвксинского Понта. Если бы знать, что смогу...
— Ты знаком с ними, — раздражённо ответил старик. — Ты был там со своим отцом.
— Вот поэтому-то, — объяснил Гай, — я бы и хотел командовать кораблём и плыть от порта к порту...
Он улыбнулся, и старик, кипя негодованием, удалился, так как этот семнадцатилетний юноша, родственник императоров, похоже, совершенно серьёзно предавался такой ничтожной мечте.
РУКОПИСИ
Но в серые февральские дни молодой Гай обнаружил, что в центральном шкафу, закрытые решёткой, как драгоценные реликвии, лежат рукописи, написанные самим Августом. Он слышал разговоры об этих писаниях — почтительные, полные гордости и мифического восхищения, а с другой стороны, наполненные безнадёжностью и горчайшей семейной обидой. Примерно то же он ощутил в Александрийском порту, когда они с отцом увидели в мутной воде изуродованную голову Марка Антония из чёрного базальта.
Гай побежал позвать старого Юлия Игина, и тот — господин и судья всего, что хранилось в библиотеке, — услышав просьбу, погрузился в молчание. Потом на его лице отразилась радостная гордость, почти что любовь к любопытному юноше. Но вскоре библиотекарь замкнулся в настороженной сдержанности, испытывая боль оттого, что нужно открыть ларец. Наконец гордость и радость возобладали над осмотрительностью, и он сказал, гладя рукой решётку:
— Божественному Августу было семьдесят пять лет, когда он вручил мне, мне одному, вот здесь, эти рукописи. Они существуют в двух экземплярах, и оба написаны его собственной рукой — один здесь, а второй в храме весталок, в самых священных хранилищах Рима. Когда прочтёшь это, тебе не понадобится читать никаких других книг, ни греческих, ни римских.
Август всё написал сам, втайне, чётким и твёрдым почерком, безупречно ровными строчками, с постоянным наклоном и размером букв. Это казалось работой искусного писца, но на самом деле было законченным продуктом ясного ума, который сам всё это и сочинил, слово за словом.
Всего было написано четыре документа. Первый лаконично, но торжественно передавал распоряжения насчёт похорон. Второй в мелочах описывал дотошное, точное управление Августа военным, административным и финансовым аппаратом империи. Август назвал этот труд «Полный краткий обзор державы». Всей империи, чтобы его преемник мог независимо от ненадёжных помощников мгновенно сориентироваться в ситуации. Третий документ содержал советы или, лучше сказать, неоспоримые распоряжения о том, как удержать власть внутри страны и как действовать в конс[)ликтах с соседями, вассалами, союзниками и врагами. Его Август назвал «О республиканском управлении». И Тиберий, по словам Игина, немедленно получил эти копии.
Но четвёртым документом — Август озаглавил его «Список своих деяний»(«Index гегшп a se gestarum»)
[33] — была его собственная история. Игин положил изящнейшую рукопись на пюпитр и велел Гаю не сдвигать её ни под каким предлогом.
Когда Игин прочёл, а возможно, процитировал по памяти заголовок, с кодекса поднялась лёгкая пыль. Август приказал, чтобы его труд был высечен на огромной мраморной плите и выставлен в Риме, и чтобы его также выбили на бронзовых табличках в столицах всех провинций империи...
— ...От Иберии до Армении, от Августы Треверорум до Александрии, и приказ был выполнен, — произнёс Игин и очень осторожно открыл кодекс.
Гай с нетерпением начал читать и с начала первой же строчки был околдован. Автобиография, предназначенная быть высеченной в мраморе и бронзе, начиналась грандиозной фразой: «В возрасте девятнадцати лет... по своей инициативе и за свой счёт я собрал войско и освободил государство от притеснителей...»
Девятнадцать лет, а слов ещё меньше. Безупречно ясные, они говорили всё то и только то, что автор хотел сказать. Не было никакого запутанного или искажённого смысла, малозначительных признаний, никаких эмоций или противоречий. Такие слова действительно стоило высечь в камне. Единственное скрытое качество, которое было возможно в них вычитать, — это мощная, спокойная, сознательная гордыня.
Через несколько десятилетий власть Рима распространилась на необозримые пространства, на десятки разных языков, преодолела тысячи границ и глубочайшие различия между подданными, от германцев до нубийских блеммов. А это ежедневно порождало неожиданные проблемы и требовало всегда новых, гибких и быстрых методов управления.
Но государственные структуры древней свободной республики зародились на незначительном клочке Средиземноморья; надменный республиканский сенат, уже разбившийся на беспорядочные течения, не подходил для правления разрастающейся великой империей. Сенаторы были вынуждены признавать своих вождей: время от времени в сенатском корпусе появлялся кто-нибудь, рождённый для командования, — консул, триумвир, отец отечества, — и сенаторы делегировали ему часть своих полномочий. Или же он брал их силой. И тогда сенаторы восставали.
Посредством долгих, изнуряющих гражданских войн Август тонко обескровил старые республиканские порядки. А поскольку в сенате, в этих тысячах голов, было невозможно найти быстрое согласие по любой повседневной, незначительной проблеме, ему удалось мягко сократить их число до шестисот, отсеяв оппозицию. И оставшиеся были довольны, потому что, как ни странно, власть каждого из них возросла.
