В это великолепное мартовское полнолуние-сенатор Луций Вителлий, владелец грандиозной виллы на ближнем Альбанском холме, оказался свидетелем первого ритуала Исиды на священных кораблях на озере Неморенсис. А на следующий день осмелился спросить у императора о значении этой церемонии.
Император улыбнулся.
— Впервые был выполнен ритуал без невинных жертв и крови.
А поскольку именно это таинство вызвало во многих мрачные подозрения и беспокойство, Вителлий спросил:
— Ритуал, посвящённый какому богу?
Император на мгновение задумался и ответил:
— Я бы хотел привести пример. Посмотри на этот лунный свет: мы не знаем, что это, но он светит всем одинаково.
Вителлий посмотрел на луну, не понимая, и его почтительная улыбка сменилась ироничной гримасой.
А император продолжал:
— Мой отец как-то сказал: «Наши глаза не видят дальше чего-то, уши не слышат, но наш ум идёт гораздо дальше. И люди, которые столь неистово борются между собой, спорят и молятся совершенно непохожими словами, сами не знают, что все они одинаковым образом ищут в своей душе то, чего их глаза не могут увидеть».
Вителлий слушал его с мрачным видом; обуреваемый страшной жаждой власти, он подумал, как водится, что империя оказалась в руках странного философа, но, возможно, это позволит избавиться от него, не устраивая народных волнений. В общем-то, грань между философией и безумием ему казалась очень тонкой. Он промолчал.
А император продолжил:
— Это озеро — памятник мечте, за которую мой отец отдал жизнь: трудному миру между людьми. И ты сам видишь, что сегодня во всех уголках нашей страны царит мир.
Это была правда. В дни его правления от рейнских пределов до дунайских, на берегах Эвксинского Понта и в набатейских пустынях, на крайнем юге Египта и в Мавритании не вспыхнуло ни одной войны. Но Вителлий сказал себе, что мысли о славе и о мире совместимы так же, как волк и ягнёнок в одном загоне. И по возвращении в Рим кратко изложил свои умозаключения, рассказав, что император в странной форме «беседовал с луной».
ГОНЕЦ, УПАВШИЙ В ПРОПАСТЬ
— Случилось так, — своим металлическим голосом говорил в Риме Каллист сенатору Аннию Винициану, — что он решил развестись. Письменно, как Марк Антоний с сестрой Августа: «Tuas res tibi agito» — «Возьми своё имущество». И кажется невероятным, что самой красивой женщине в империи велят покинуть дворец, как какой-то служанке. Как той другой, что была три года назад.
Амбициозный сенатор Винициан был втайне замешан в заговор Сертория Макрона, но постоянно сдерживал, предостерегал, останавливал, отговаривал соучастников с таким тонким искусством, что в случае их победы получилось бы, что он был их главой, а в случае провала оказался бы спасителем императора. Ему лучше было бы помалкивать, а он спросил, как баба на рынке:
— Но ведь есть серьёзное препятствие? Это правда, что она беременна?
Этот вопрос не был пустой сплетней, потому что у него тоже была молодая дочка, и, несмотря на всё, он бы с радостью изменил свои политические взгляды, если бы император положил глаз на неё.
— Они оба ничего не говорят, — улыбнулся Каллист. — Как египетские крестьяне боятся, что дух из головы шакала похитит первенца. Но с виду, — заключил он, зная, что необратимо разочарует гордого сенатора, — полагаю, что ждать осталось недолго...
Винициан удалился, полный злобы, что ненавистной фамилии Юлиев суждено продолжиться.
И на рассвете через несколько дней — в час, когда император после бессонницы вызывал своих самых верных людей, — осведомитель, один из безымянных лазутчиков, которые лишали покоя многих могущественных людей Рима, прошёл через неприметный служебный проход и в сопровождении двух молчаливых германских телохранителей попросил аудиенции.
Император теперь выслушивал своих осведомителей лично и не хотел свидетелей.
Человек вошёл незаметно для чужих глаз и был счастлив продемонстрировать, что недаром получает деньги: он заявил, что принёс обрывочные, но тревожные известия об одном заговоре, лютом плане убийства.
— Это не просто слухи, Август, — сказал посетитель. — Есть два письменных документа, улики. В наши руки попала нелепая и неосторожная переписка между одним трибуном, служащим на Рейне, в Могонтиаке
[58], и некоторыми людьми в Риме. Мы видели, как гонец поспешно покидал Могонтиак, и довольно странным образом. Мы следили за ним издали: он упал с коня в пустынном месте, на альпийском перевале.
На лице шпиона проявилась холодная улыбка.
Император слушал его, и каждое слово усиливало тревогу. Человек, написавший послание и доверивший его тому неосторожному гонцу, опасно внедрился в легионы и командовал тысячами солдат. Шпион развернул лист и положил, как драгоценность, на стол. Император прочёл — это было недвусмысленное обещание пойти на Рим и, как только тиран будет убит, подкрепить голоса сената силой легионов. Чтобы придать больше веса своему участию, автор перечислял имена своих сообщников — ещё пятерых трибунов. Внизу стояла огромная подпись: «Лентул Гетулик, дукс легионов на рейнской границе». У пределов империи. Теоретически его военная власть была огромна.
Император испытал физическое потрясение, словно стол содрогнулся.
«Презренный изменник! — подумал он в бешенстве. — Фамилия, выжившая после заговоров времён Катилины. Какой-то предатель предупредил, что я собираюсь его сместить, и он замышляет государственный переворот при помощи этих плохо управляемых легионов».
Гай Цезарь посмотрел на подпись этого человека, посмотрел на имена пятерых трибунов — как будто на столе лежали уже отрубленные головы.
Шпион подождал, пока император оценит письмо, и продолжил:
— Мы не знаем, кому гонец должен был вручить послание в Риме. Адрес был только у него в голове. Но нам повезло, — улыбнулся он. — Гетулик, возможно желая подтвердить, что писал именно он, послал в ответ вместе с этим посланием — смотри, Август! — также и письмо, полученное им из Рима.
Он протянул тонкий, изящный лист папируса.
— Мы не знаем, кто его написал, оно не подписано. На нём стоят лишь инициалы. Возможно, ты сам сможешь выяснить, кто это.
Император взял лист, но тут же сложил его, чтобы прочесть после: это римское имя должно остаться в тайне для всех. Он спокойно похвалил осведомителя за работу, и тот заверил его:
— Гонец и его конь упали в глубочайшую пропасть.
Инстинкт подсказал императору заплатить шпиону лично из своего фонда, и он ощутил некоторую неловкость, так как уже больше трёх лет не держал в руках денег.
Потом безупречный шпион тихо выскользнул из комнаты, и император закрылся там один. Он сел и снова взял этот анонимный мятый листок, который из Рима добрался до Могонтиака, а потом вернулся в Рим в некотором роде не по воле своего автора. Император улыбнулся: «Сейчас ты просыпаешься и ждёшь прибытия гонца».
