— Воеводой ему царским быть, а не разбойником… — сказал Никита Григорьевич.
— Молодец из себя, и в лице нет ничего зверского, — высказал своё мнение Максим Яковлевич.
— Да и есаул его тоже душа, парень, несмотря на то что в Москве на его шею уж сплетена петля, — сказал старик Строганов.
— Тоже удалец хоть куда… Каковы-то их люди? — произнёс Максим Яковлевич.
— А вот увидим, — заключил Никита Григорьевич.
С небольшим через час посланные на сторож люди донесли, что Ермак с людьми подходит к усадьбе.
Утро было прекрасное, ещё не достигнувшее своего зенита солнышко обливало землю горячими лучами и блестело в каплях невысохшей росы, круглое лето бывающей в том краю.
Семён Иоаникиевич с племянниками вышел к воротам усадьбы. Их сопровождало двое слуг, один из которых держал каравай хлеба с поставленной на него серебряной солоницей, а другой — большой образ царицы небесной в драгоценном окладе. За хозяевами в некотором отдалении толпились любопытные челядинцы, захотевшие хоть одним глазком взглянуть на грозных разбойников, пожелавших стать верными слугами Строгановых.
Весть об этом, после посещения и угощения Ивана Кольца, распространилась быстро по всему строгановскому двору и хоромам, достигла и до светлицы, и Ксения Яковлевна смотрела на приближение Ермака и его людей из открытых окон своих роскошных горниц. Сзади столпились сенные девушки, и даже старая Антиповна встала на лавку, чтобы лучше разглядеть «раскаявшихся душегубов», как она называла Ермака и его людей.
Увидя приготовленную встречу, Ермак Тимофеевич повёл своих людей ближе к усадьбе. Диву дались Строгановы, и дядя и племянники. К ним приближались стройные толпы в несколько сотен человек, высоких, рослых, с добродушными, чисто русскими лицами.
— Ужели это разбойники? — невольно мелькнуло не только в их уме, но и в уме всех остальных зрителей.
Впереди шёл Ермак, а в первой шеренге справа — Иван Кольцо. Приблизившись к тому месту, где стояли Строгановы и слуги с хлебом-солью и образом, Ермак Тимофеевич снял шапку, истово перекрестился и отвесил Строгановым поясной поклон. То же самое сделали как один человек все его люди. Шапки с голов были сброшены словно ветром, и правая рука поднялась и осенила могучие груди истовым крестным знамением. Строганов отвечал проходившим тоже поясным поклоном.
Ермак поднял глаза вверх, и вдруг взгляд его упал на окно светлицы, у которого стояла Ксения Яковлевна. Он посмотрел на неё несколько мгновений и отвесил поясной поклон, его люди, не смотревшие наверх и не знавшие, кому именно кланяется он, последовали примеру своего атамана.
Ксения Яковлевна зарделась, как маков цвет, и ответила тоже поклоном.
Люди между тем шли по направлению к указанному месту их будущего посёлка. Все они были, как мы уже сказали, молодец к молодцу, высокие, рослые, с открытыми, чисто русскими лицами, полными выражения отваги, презрения к смерти, но не зверства и злобы, что несомненно как тогда, так и теперь предполагалось в разбойниках, хотя, как мы уже имели случай заметить, с представлением о разбойнике соединялся менее страх, чем сожаление.
И действительно, в те отдалённые времена в разбой шли дурно направленные людьми и обстоятельствами порой лучшие русские силы, не выносившие государственного гнёта в лице тех «супостатов», для которых не было «святых законов»: воевод, тиунов, приказных и подьячих… Они уходили на волю и мстили государству и обществу, не сумевшим направить их на истинно русские качества: отвагу, смелость и любовь к родине, на хорошее дело.
Красноречивый пример явила в этом случае шайка Ермака Тимофеевича, нашедшая всё же применение своим добрым духовным силам, поступив на службу к Строгановым.
Дойдя до назначенного места, Ермак и его люди расположились лагерем и первый день своего новоселья провели по-праздничному. По приказу Строгановых им были выкачены бочки зелена вина, вдосталь было привезено мяса, пирогов и караваев свежего хлеба.
Пирование в лагере шло до поздней ночи.
Сами Строгановы, дядя и племянники, посетили своих гостей и выпили по заздравной чарке. Побратались с ними за чаркою зелена вина и дворовые челядинцы Строгановых.
Ксения Яковлевна с сенными девушками до позднего вечера не отходила от окна, искала и, казалось ей, находила среди пирующих высокую и статную фигуру атамана Ермака Тимофеевича.
Далеко за полночь догорали костры, затихли удалые песни, и лагерь новоприбывших заснул мёртвым сном вместе с многими дворовыми челядинцами Строгановых.
Но на другой день ранним утром уже закипела работа по постройке прочных изб. В какой-нибудь месяц вырос новый посёлок, множество изб составили правильную улицу, а изба любимого атамана, построенная просторнее других на околице, была украшена на коньке вертящимся деревянным петухом.
Вольные люди зажили жизнью оседлых поселенцев. Жизнь эта была совершенно иная, чем та, которую они вели до сих пор: тихая, спокойная, без разгула, но и без ежедневных опасностей. Как новинкой, поселенцы были ею на первых порах очень довольны.
Ещё больше довольны были сами Строгановы, в их владениях наступила такая тишь, гладь и Божья благодать, что любо-дорого. Соседние бродячие племена быстро узнали, что у Строганова появились силы во главе с Ермаком Тимофеевичем, имя которого было грозою и за Каменным поясом. Они притихли, даже, видимо, помышлять перестали о набегах и грабежах.
На руку это было Строгановым, не раз благодарили они Бога, что согласились принять Ермака с его людьми.
Но Ермак и его люди скоро перестали быть довольными. Не для их кипучей натуры было мирное житьё. Сам атаман обещал им боевую деятельность, насулил золотые горы, соболей, искупление грехов борьбой с неверною нечистью.
А где эта нечисть? Кругом хоть шаром покати, всё гладко и спокойно. Люди стали выражать недовольство, да и сам Ермак стал призадумываться.
«Что же это? — думал он. — Не лежебочничать пришли сюда, а дело делать, говорили, что настороже надо ежеминутно быть от диких людей, ан кругом не только лихого, а так просто чужого человека видом не видать… Этак своих людей всех перепортишь, избалуются, ослабнут, не будут годиться для ратного дела».
Не раз высказывал он эти мысли Семёну Иоаникиевичу. Тот не совсем понимал его, но видел, что, не ровен час, поднимется он со всеми людьми и уйдёт куда ни на есть — люди вольные… Это пугало Строгановых, уже привыкших за Ермаком и его людьми сидеть как у Христа за пазухой. Лаской, подарками и Ермаку и людям его старались Строгановы удержать их при себе.
— Чем не житьё вам? Кажись, привольно, — спрашивал Ермака с тревогой Семён Иоаникиевич.
— Что говорить, не житьё, а Масленица…
— Так чего же вам?
— Нам-то?
— Да…
— А ты, Семён Аникич, приручал волков? — спросил вместо ответа Ермак Тимофеевич.
