На глазах девушек Ермаку Тимофеевичу подвели лошадь, он вскочил на неё и помчался вслед удаляющейся толпе.
— Они не в поход ли собрались? — сообразила Домаша.
— Что ты!.. Ужели? — упавшим голосом произнесла Ксения Яковлевна.
— Надо быть, так…
Обе девушки замолчали. Ксения Яковлевна продолжала смотреть в ту сторону, куда скрылся на коне Ермак.
Прошло более получаса. Вдруг на горизонте появилась фигура всадника.
— Смотри, это он! Он возвращается… — с волнением произнесла Строганова и стала неотводно смотреть на приближавшуюся фигуру всадника.
Вот Ермак — теперь было ясно, что это он, — подъехал к своей избе и, спрыгнув с коня, исчез в ней. Лошадь побежала по посёлку одна.
— А вот что я задумала! — быстро сказала Домаша, и не успела Ксения Яковлевна оглянуться, как та быстро выскочила из горницы.
Мы знаем, что через какие-то четверть часа она уже была в избе Ермака Тимофеевича.
XVII
Нежданная гостья
— Кажись, это ты, девушка? — как-то растерянно произнёс Ермак.
— А ты ослеп, што ли, Ермак Тимофеевич! — задорно усмехнулась Домаша.
— Ослеп, говоришь… — с недоумением повторил Ермак.
— Вестимо, ослеп, коли людей не узнаешь. «Кажись, это ты, девушка?» — передразнила его она.
— Узнал я, как не узнать? Знаю, что Домашей звать. Только чудно мне всё это…
— Что чудно-то?
— Да вот, что ты ко мне пожаловала, да в самый раз…
— Как — в раз? — воззрилась на него девушка.
— Да так, в раз, значит. Сам я тебя сейчас в мыслях держал…
— С чего бы это?
— Да с Яковом мы о тебе говорили…
— С Яковом? Когда?..
— Да часа с два, с три тому назад.
— Ах, окаянный, всё наврал мне! — воскликнула Домаша.
— Он? Наврал?
— Вестимо, наврал, я его к тебе посылала по делу одному, а он мне невесть чего наговорил…
— Что же он сказал?
— Да сказал, что тебя в посёлке нет и куда ты отлучился, никому не ведомо, а выходит, он с тобой беседовал.
— Он тебе правду сказал, девушка, — заметил Ермак.
— Как правду?
— Да так, в посёлке меня, когда он искал, действительно не было, но встретились мы с ним на дороге… Да что же ты стоишь, девушка? Садись, гостья будешь.
— И то сяду, устала я, из хором что есть силы бежала. Увидали мы тебя с Ксенией Яковлевной в окошко, как ты в избу пошёл, я сейчас же из светлицы во двор, а со двора сюда.
— Сама прибежала али послана? — спросил Ермак Тимофеевич, причём голос его дрогнул.
— Зачем послана? Сама припожаловала… Аль тебе это не любо? Кажись, я не из тех, кем молодцы бы брезгали.
— Несуразное что-то ты говоришь, девушка! — строго произнёс Ермак.
— Да ты, видно, постник, — усмехнулась Домаша.
— Оставь это, девушка.
— Да ну тебя: смеюсь я, а ты и впрямь… Если с Яковом ты гуторил, может, он тебе поведал кое-что?..
— Поведал, девушка, поведал, для того я и повидать-то тебя хотел, а ты на помине легка и шасть в дверь… — радостно заговорил Ермак.
— Значит, ты знаешь беду нашу?
— Какую беду? — не понял Ермак, тоже присевший на лавку рядом с девушкой.
— Как же не беда, коли нашей молодой хозяюшке не по себе, всё недужится… Извелась она вся, исстрадалась, а всё по тебе, добрый молодец… Уж коли сказал тебе Яшка, так мне таить нечего…
Ермак Тимофеевич схватился за голову.
— А уж как мне тошно, девушка! — почти простонал он.
— Тебе-то с чего?
— Люблю я её ведь больше жизни. Так люблю, девушка, что и рассказать не могу… Опостылела мне и потеха ратная, оттого я остался в посёлке сиднем сидеть, когда товарищи ушли с ворогом биться, да и сама жизнь без неё опостылела.
— Вот они дела-то какие деются… — развела руками Домаша. — А Семён Аникич послал ещё тут к жениху грамотку…
— Не получить жениху этой грамотки! — вспыхнул Ермак.
— Как не получить? Ведь Яшка с ней в Москву гонцом поехал…
— Ведомо мне это, девушка, только едет он туда теперь без грамотки…
— Как так?
— Да так, отдал он мне её, эту грамотку…
— Отдал? — испуганно переспросила Домаша.
— Да, отдал, неволею отдал, а не то бы прирезал я его в овраге…
И Ермак Тимофеевич подробно передал Домаше всё уже известное нашим читателям о встрече с Яковом в овраге.
— Куда же он теперь, шалый, помчится без грамотки? — спросила Домаша.
— А поехал куда глаза глядят. Пусть прогуляется, небось долго не задержится, вернётся и скажет, что ограбили его лихие люди… Казна у него останется, вам же пригодится, а боярин Обносков хорош будет и без грамотки…
— Ахти, дела какие вы с Яковом затеяли… Страсть! Как же теперь? Сказать мне про то Ксении Яковлевне?
— Конечно, скажи. Ей, чай, тоже не была бы по сердцу посылка этой грамотки…
— Куда там по сердцу… Скажешь тоже…
— Вот видишь… Так поведай ей, что изорвал я грамотку в клочья и в овраге в землю втоптал… Не даст-де Ермак её, кралечку, никому, дороже она ему жизни самой… Вот что!
— Это-то я ей поведаю, только что далее-то будет, неведомо…
— Неведомо, девушка, неведомо! — согласился Ермак Тимофеевич, поникнув головой.
— То-то и оно-то…
— Повидаться мне с ней надо бы, — робко сказал Ермак.
— Ну, это, кажись, Ермак Тимофеевич, несбыточно. Антиповна зорко глядит.
— Я, кажись, вздумал кое-что, — заметил Ермак Тимофеевич.
— Надумал?.. Что?
— И даже уж закинул словечко Семёну Аникичу…
И Ермак Тимофеевич рассказал Домаше о своём разговоре со стариком Строгановым относительно помощи, которую он мог бы оказать Ксении Яковлевне своим знанием целебных трав.
— А ты и впрямь знахарь?
— Выучила меня одна старуха! — уклончиво отвечал Ермак.
— Тогда, молодец, пожалуй, можно будет дело и оборудовать. Надо сказать Ксении Яковлевне, чтобы она уж совсем хворой прикинулась. Семён Аникич, в крайности, и пошлёт за тобой.
— Это ты умно надумала.
— А ты что же думал, Ермак Тимофеевич, что у девки голова на плечах зря болтается?
— У многих и зря, — улыбнулся Ермак.
