— Вылечи, Ермак Тимофеевич, вылечи, век тебе этого не забуду, всем, чем хочешь, награжу, чего ни потребуешь. Одна ведь она у меня племянница-то. Люблю я её…
— Понимаю я это, Семён Аникич, понимаю. Сам пользовать вызвался, надо уж вылечить.
— Повторяю, век не забуду… Чем хочешь награжу, — повторил Строганов.
— А как я, Семён Аникич, награду-то большую потребую? — вдруг сказал Ермак Тимофеевич.
— Для тебя — любую награду, — серьёзно ответил Семён Аникич.
— Так помни это, купец! Знаешь, чай, поговорку: «Не давши слова — крепись, а давши — держись»…
— Знаю, знаю, ведь не пустишь, чай, меня по миру с племянниками и племянницей, — шутливо сказал старик.
— Зачем по миру пускать? Не жаден я до казны-то, — ответил Ермак Тимофеевич. — Да что зря болтать? Надо сперва хворь-то из девушки выгнать…
Они дошли в это время до дверей горницы Семёна Иоаникиевича. Ермак поклонился ему в пояс:
— Прощенья просим пока.
— До завтрева.
— Завтра понаведаюсь.
— Дай я обойму тебя…
И Семён Иоаникиевич обнял и троекратно поцеловал Ермака Тимофеевича и скрылся за дверьми своей горницы. А Ермак Тимофеевич направился к выходу во двор и вскоре очутился в поле. Тут он только вздохнул полной грудью.
Хотя сегодня он был менее смущён, чем вчера, и уже освоился с тем притворством, которое должен был напускать на себя, но всё же ему, привыкшему делать всё напрямик, было тяжело это. «Может, Бог даст, и действительно всё уладится, согласится Строганов!» — мелькала в голове его мысль.
«Нет, навряд ли. Кажись, и думать нечего», — говорил ему какой-то внутренний голос.
«Дай загадаю: коли увижу её в окне — к счастью, а коли нет, значит, действительно и думать нечего».
С этой мыслью он ускорил шаги и, подходя к посёлку, со страхом и надеждою поднял голову и посмотрел на окно светлицы Ксении Яковлевны.
Она стояла у окна. Сердце у него радостно забилось. Он посмотрел ещё раз и различил стоявшую около Ксении Яковлевны Домашу. Сперва он её не заметил, всё его внимание было сосредоточено на молодой Строгановой.
Он продолжал смотреть на заветное окно. Но вдруг обе девушки скрылись. Сердце Ермака упало.
«Уж не обидел ли я её тем, что глаза на неё выпучил?» — мелькнуло в его уме.
Ермак вошёл в свою избу встревоженным совершенно напрасно. Девушки отошли от окна вовсе не потому, что он глядел на них.
Когда Ермак Тимофеевич вышел из светлицы, Антиповна отправилась в рукодельную, а Домаша снова очутилась около Ксении Яковлевны.
— Домашенька, милая моя, хорошая… Садись сюда, родная, со мною…
— Ермак-то Тимофеевич знахарь на диво, — засмеялась девушка, — совсем целитель оказался… Ну что, как, поговорили?
— Говорить не говорили, спросил только, не противна ли мне трава, но зато поглядел он на меня два раза лучше всякой беседы…
Девушки встали и подошли к окну. И в это время в горницу вошла быстро Антиповна.
— Братцы к тебе, Ксюшенька, жалуют, с охоты вернулись.
В горницу действительно входили Максим Яковлевич и Никита Григорьевич Строгановы. Ксения Яковлевна пошла к ним навстречу, а Домаша выскочила в рукодельную.
XXIV
Колечко
Максим Яковлевич и Никита Григорьевич уехали на охоту в то самое утро, когда узнали, что в ночь было предупреждено нападение кочевников, и уже успокоились, получив известие, что Ермак с казаками возвращается обратно. Поэтому братья Ксении Яковлевны не знали о приглашении Ермака Тимофеевича к ней в качестве знахаря.
— Расхворалась без вас, добрые молодцы, сестрица-то ваша, чуть было Богу душу не отдала, кабы не Ермак Тимофеевич, — сказала Антиповна.
— Ермак?.. — в один голос произнесли Максим и Никита.
— Ермак Тимофеевич, — повторила старуха. — Знахарем он оказался, ну, Семён Аникич и позвал его. Как видите, вызволил…
— Вот как! — заметил Никита Григорьевич.
Максим Яковлевич молча пристально посмотрел на сестру. Та слегка покраснела.
— Чем же он её пользовал? — спросил Никита Григорьевич.
— Травкою, батюшка Никита Григорьевич, травкою… Попоила я её с вечера, а наутро встала она, как встрёпанная.
— Как же показался тебе Ермак? — спросил сестру Максим Яковлевич.
— Да я его и раньше видала, — ответила девушка, — он не страшный.
— Не страшный?
— Да, я допрежь думала, когда ещё не приходил он к нам, что разбойник он, а коли разбойник, так и страшный… И даже в первый раз боялась с ним встретиться, а он…
Ксения Яковлевна остановилась.
— Что же он?..
— Да… как все… люди, — добавила она с расстановкой.
— Что ж, коли помог, и слава богу, — сказал Никита Григорьевич.
Он и теперь её, батюшка, ходит пользовать, — сказала Антиповна.
— Ты, конечно, тут бываешь? — спросил Антиповну Максим Яковлевич.
— Известное дело, батюшка, и Семён Аникич тоже всегда с ним приходит.
— А-а…
Молодые люди ещё некоторое время побеседовали с сестрой и ушли, пожелав ей полного выздоровления.
«Кажись, и впрямь Ермак её сглазил. Ермаку её и пользовать… И хитёр же парень! Что придумал — знахарь-де я», — неслось в голове Максима Яковлевича, но он ничего об этом не сказал брату, решив при случае поговорить с самим Ермаком.
Окружённый легендарной славой грозного атамана разбойников, Ермак был для восторженного, едва вышедшего из юных лет Максима Яковлевича Строганова почти героем. Он понимал, что сестра могла полюбить именно такого парня, какого рисует себе в воображении в качестве суженого всякая девушка. Если он не считал сестру парою Ермаку Тимофеевичу, то это только потому, что тот находился под царским гневом.
«А может, царь и смилуется над Ермаком за то, что охраняет он его людишек в такой глуши? Ведь где гнев, там и милость. Обратил бы его товарищей в городовых казаков, а его сделал бы набольшим. Тогда никто бы не был против брака с ним его сестры. Богатства им не занимать, любят они друг друга, да и сестра здесь останется, не поедет в чужедальную сторону».
Разлука с сестрой, которая должна же когда-нибудь случиться, была больным местом в жизни Максима Яковлевича.
Между тем в светлице снова началась задушевная беседа между молодой Строгановой и её наперсницей.
— А знаешь, что, Ксения Яковлевна, я надумала? — сказала Домаша.
— Что?
— Надо мне беспременно сегодня же повидаться с Ермаком Тимофеевичем.
