Отряд Ермака Тимофеевича, числом 840 человек, благоговейно внимал молитвам и песнопениям.
За отрядом стояли люди строгановские, а впереди Иван Кольцо и Ермак Тимофеевич рядом со своей невестой Ксенией Яковлевной, окружённой сенными девушками с Домашей во главе. Тут же в первых рядах стояли Семён Иоаникиевич Строганов с племянниками.
Гулко среди невозмутимой тишины раздавались богослужебные возгласы и молитвословия, дым кадильный тихо струился в воздухе, а яркое солнце приветливо играло в дорогих окладах икон и блестящих ризах священнослужителей.
Вот огромная толпа истово крестится… Вот она как один человек опускается на колени… Картина величественная и поразительная!
Молебен окончен, водосвятие совершено, отец Пётр окропил святою водою каждого из воинов, длинной лентой в образцовом порядке прошедших мимо него и целовавших крест. Последними к нему приложились Строгановы и их люди, собравшиеся проводить посельщиков в далёкий поход, в глушь сибирскую.
По распоряжению Ермака Тимофеевича, когда все приложились к кресту и отцом Петром были освящены колыхавшиеся на водной поверхности реки челны казацкие, был собран круг. Ермак подошёл к людям, снял шапку и трижды низко поклонился им в пояс.
— Знаете ли, добрые молодцы, что ноне новый год… Поздравляю вас с ним, ребятушки. Дай бог в новый год да в добрый час дело начать новое, дело доброе, великое… Виноваты мы много перед батюшкой-царём нашим, так искупим же свои перед ним вины послугою… Идём мы все в поход волею, неволить народ не хочу, кто хошь иди, кто хошь оставайся… Выходи, кто не со мною.
Ермак Тимофеевич смолк и орлиным взглядом обвёл толпу. Ни один человек не тронулся с места.
— Все с тобой, атаман! — пронеслось по толпе.
— Чур, казак, назад не пятиться, не воротиться… Знаете пословицу? — продолжал Ермак Тимофеевич. — Житьё будет в походе не то, что на Волге али в посёлке здесь, житьё трудное, походное… Идём не на разбой, а на святое дело, а потому слушаться моих приказаний, не пьянствовать, не безобразничать… Уговор лучше денег, провинившегося не пощажу… говорю заранее… Согласны? Идите! А не согласны — на печи лежите…
Он снова остановился и снова вопросительно зорким взглядом поглядывал на толпу.
— Согласны, согласны!.. — раскатилось по толпе.
— Коли согласны, так объявляю поход, а куда, о том скажет нам Семён Аникич Строганов.
Жестом руки Ермак Тимофеевич указал на старика Строганова, стоявшего несколько позади него. Семён Иоаникиевич выступил вперёд.
— Идите, братцы, с миром, очистите землю сибирскую и выгоните безбожника салтана Кучума, — громко напутствовал он ратников.
Радостный возглас толпы был ему ответом.
— Иди, сажай людей в челны… — сказал Ермак Тимофеевич Ивану Кольцу. — Мы сядем с тобой в передний чёлн.
— Ладно, атаман! — ответил есаул и повёл людей к реке.
Ермак остался с провожавшими его Строгановыми и их людьми. Несколько минут он молчал. Торжественным было это молчание. Наконец он заговорил:
— Простите меня, грешного, коли кого изобидел из вас ненароком, — поклонился он в пояс сперва людям Строгановых.
— Николи никого не обидел, что ты, бог с тобой, — ответили они, — а коли ненароком, так Бог простит…
— Простите и вы, отец мой названный и братцы мои названые, прости, моя невеста обручённая… Не лишите меня молитв ваших, особливо ты, чистая девушка…
Голос Ермака дрогнул, и он умолк.
Первым подошёл к нему Семён Иоаникиевич Строганов, благословил его небольшим образком на серебряной цепочке, который и надел ему на шею. Они обнялись и трижды крепко расцеловались.
За стариком пришла очередь Максиму Яковлевичу, а за ним Никите Григорьевичу Строгановым. Оба со слезами на глазах простились с Ермаком Тимофеевичем.
Ксения Яковлевна стояла бледная, опершись на руку преданной Домаши. К ней, простившись с её дядей и братьями, подошёл сам Ермак Тимофеевич.
— Прости, невеста моя обручённая, прости, моя лапушка, молись за меня… Как за стеной каменной буду я за твоими молитвами девичьими… Не горюй, не кручинься, вернётся, бог даст, твой Ермак цел и невредим и будет продолжать любить тебя, как теперь любит больше жизни своей. Прости моё сердце…
Девушка с рыданиями бросилась на шею Ермаку Тимофеевичу. Из глаз его тоже полились слёзы.
Эти слёзы обоих слились в их горячих поцелуях. Они на мгновение замерли.
Ермак опомнился первый. Он тихо освободился от объятий невесты, тряхнул головой и проговорил:
— Прощай, моя лапушка, прощай, моё сердце… До свидания!.. — и быстро зашагал к реке.
Ксения Яковлевна без чувств упала на руки сенных девушек. Они бережно повели её в хоромы, сопровождаемые Антиповной.
Семён Иоаникиевич Строганов с племянниками и людьми остались на берегу смотреть, как усаживались в челны казаки.
Вот по данному Иваном Кольцом знаку вёсла мерно поднялись и челны один за другим медленно поплыли мимо берега, где стояли Строгановы и их люди. Когда последний чёлн исчез из виду на повороте реки, Семён Иоаникиевич с племянниками отправились домой. За ними последовали и их люди.
Придя в хоромы, старик Строганов прямо отправился в светлицу.
— Что Аксюша? — спросил он Антиповну.
— У себя, с Домашей беседует, — отвечала старуха.
— Здорова? — спросил Семён Иоаникиевич.
— Да ничего себе… Ещё на дороге очнулась и пришла сюда на ногах… Кажись, ничего.
Строганов прошёл в следующую горницу. Он застал девушек сидевшими на лавках и о чём-то беседующими.
Семён Иоаникиевич сел рядом с племянницей.
— Ну вот и проводили, теперь, Бог даст, не заметим и времени, как встречать придётся, — сказал он.
— Ты думаешь, дядя, он скоро вернётся? — дрогнувшим голосом спросила Ксения Яковлевна.
— Скоро не скоро, а очень долго ему там делать нечего, — отвечал старик Строганов.
— Ох, долго покажется мне это время! — вздохнула девушка, рукавом сорочки смахивая набежавшие слёзы.
— А ты приданым займись, торопи своих девушек, наблюдай за ними, время-то за делом и пройдёт незаметно, — посоветовал Семён Иоаникиевич. Не навек разлучились… Вернётся с победой… Вот и радость тебе будет. Её и жди.
— А как убьют его кочевники?
— Ну на это у них руки коротки… Покажет он им себя, что все врассыпную посыпятся… Спрячутся в свои норы, да и оттуда он их выгонит.
Старик Строганов говорил таким уверенным и спокойным тоном, что эти уверенность и спокойствие поневоле сообщались Ксении Яковлевне.
Семён Иоаникиевич, конечно, сам далеко не думал того, что говорил. Он хорошо понимал все опасности предпринятого Ермаком Тимофеевичем похода в сибирские дебри, но не молодой же девушке, любящей человека, отправившегося в этот опасный поход, говорить ему было всю горькую правду. Её надо было утешить, ободрить. Он это и сделал.
