Ксения Яковлевна успокоилась. Слёзы больше не навёртывались ей на глаза.
— А у меня, дядя, к тебе просьба будет, — сказала она.
— Что, моя радость?.. Всё я для тебя сделаю, моя девочка.
— Когда Яков вернётся? — начала она и остановилась, посмотрев на Домашу.
Та сперва вспыхнула, а потом побледнела.
— Яков, Яков… — медленно произнёс Семён Иоаникиевич. — До Москвы-то теперь он, чай, доехал благополучно, всё там узнает о смерти Обносковых и назад приедет.
— Вот тогда и дозволь ему жениться на Домаше.
— На Домаше?
— Да… Они любят друг друга.
— Что ж… Он парень хороший, красивый. И она тоже. Парочка будет хоть куда! — улыбнулся Семён Иоаникиевич.
— Так, значит, дозволяешь, дядя?
— Конечно же… Пусть с Богом поженятся, коли любят друг друга… Только что же это ты, Аксюша, всё говоришь, а невеста ни полсловечка не вымолвит.
— На самом деле, Домаша, что ты молчишь, как истукан?.. — обратилась к ней Строганова.
— Благодарю тебя, Семён Аникич, за милость хозяйскую, да только едва ли это сбудется, — поклонилась ему в пояс сенная девушка.
— Почему же? — удивился старик.
— Ещё когда он вернётся и с какими мыслями… Мало ли что допрежь меж нами было, теперь, може, и иначе пойдёт… Кто знает… Да и воротится ли… — ответила Домаша.
— Коли люба ты ему была, так чего же ему пятиться. Ты тоже красотой взяла. Совсем писаная.
Семён Иоаникиевич засмеялся.
— На Москве немало и получше меня найдётся, — со вздохом сказала Домаша.
— О том не спорю, как не найтись, только к чему ты речь ведёшь, девушка, в толк не возьму… В Москве ему не найти суженой, чтобы в нашу глушь поехала, — сказал старик Строганов.
— Полюбит, так и поедет, — заметила Домаша.
— Ну, московские не таковские! Успокой своё сердце, девушка. Приедет твой Яшка цел и невредим, окрутим мы вас, и заживёте счастливо.
— Благодарствуй, Семён Аникич, на добром слове, — поклонилась ему Домаша.
— Только я хочу, чтобы свадьба моя с ихней в один день была, — сказала Ксения Яковлевна.
— Это уж вы меж собой столкуетесь… Не мне жениться-то, а Якову и Домаше, может, и раньше ты захочешь повенчать их и погулять на свадьбе весело.
— Нет, вместе лучше… Не так ли, Домаша? — спросила молодая Строганова.
— Твоя воля, Ксения Яковлевна.
XI
Первая стычка
Медленно плыли челны с дружиной Ермака Тимофеевича. Солнышко закатилось, над рекой опустилась ночь. Берега Чусовой, сперва представлявшие собой необозримые равнины, стали круче, показался росший на них мелкий кустарник, перешедший вскоре в густой лес.
Под одним из таких крутых берегов Ермак с людьми остановились на ночлег. Но сомкнуть глаз им не удалось.
Не прошло и получаса после того, как челны причалили к берегу, вдруг из чащи леса на казаков полетела туча стрел.
Вреда они не причинили казакам, находившимся в челнах, но заставили уже было приспособившихся на ночлег вскочить на ноги и схватиться за пищали. Раздались выстрелы, и с крутого берега полетели в воду несколько убитых остяков.
Люди Ермака увидали их тела только на другое утро. Они по приказанию атамана не зажигали на челнах фонарей, чтобы не сделаться мишенью для стрел кочевников.
В казаков полетело ещё несколько стрел, на которые они ответили новыми выстрелами.
Затем всё стихло.
Кочевники, видимо, удалились, но Ермак и его люди провели бессонную ночь, настороже. С первыми лучами рассвета они отправились в дальнейший путь. На лесистых берегах не было никого.
— Ишь, бесовы дети, притаились. Пули-то не свой брат, — говорили меж собой казаки.
— Да, против пули им ничего не поделать, — замечали другие, рассматривая стрелы остяцкие, не причинившие никому вреда.
— Не говори, днём и от их стрел не поздоровится… Метко они бьют ими, а стрела-то их куда попадёт, а то и насмерть уложит даже.
— Ну?
— Да, концы-то у них, слышь, отравлены, пробуравит где ни на есть тело, у раненого-то и загорится кровь полымем. Тут ему и шабаш.
— Поди ты… Вот оно что…
Лес между тем стал отодвигаться далее от берегов, которые стали отложе.
На следующую ночь Ермак уже назначил ночлег на берегу, для чего казаки причалили, вытащили челны на землю, а сами расположились лагерем вокруг пылающих костров.
Берег реки Чусовой в этом месте представлял собой большую поляну, граничащую с высоким вековым густым лесом. Утомлённые непривычной работой вёслами, — за время жизни в строгановском посёлке люди успели облениться, — и после бессонной ночи казаки на мягкой траве заснули как убитые.
Не спали только Ермак Тимофеевич, Иван Кольцо да люди, поставленные на сторожевые посты.
— Что-то поделывает теперь моя Аксюша? — со вздохом произнёс Ермак, сидя у потухающего костра, в который Иван Иванович бросал сухой хворост.
— Спит она теперь, что ей больше делать… — отозвался тот.
— Нет, Иван Иванович, не до сна ей теперь, видно, как и мне, свежа ещё горечь разлуки… Вот я прошлую ночь напролёт глаз сомкнуть не мог. Люди-то вон как притомились, — он жестом руки показал на спящих казаков, — а у меня сна ни в одном глазу…
— Понапрасну изводишь себя, атаман.
— А что поделаешь, коли не спится, а всё думается…
— А ты плюнь и не думай.
— Легко молвить, да тяжело выполнить…
— И о чём тебе думать? Ну, любишь ты девушку, и мне, признаться тебе, невдомёк это — в жизнь свою не любил бабу… Так и люби, она тебя тоже любит… Чего же тебе ещё-то нужно?..
— Действительно, Иван Иванович, не уразумеешь ты того…
— Чего разуметь-то?
— Да вот что во мне деется. Кажись, бросил бы всё и полетел назад к своей лапушке…
— Чуял я это давно, — грустно заметил Иван Кольцо.
— Что чуял-то?
— А то, что пропал ты, Ермак Тимофеевич, для ратного дела.
Ермак вспыхнул.
— Пропал, говоришь?.. Ну, это ещё погодить надо… Пропадать-то, может, мне и рано…
— Рано-то рано, что говорить, но…
— А коли рано, так и не пропаду я. Вот весь сказ.
— Дай-то бог, — тихо молвил Иван Кольцо.
В это время грянул выстрел одного из сторожевых казаков, за ним другой, третий. Лагерь вскочил на ноги.
Раньше всех стоял на ногах Ермак Тимофеевич и его бравый есаул Иван Кольцо.
