— Что за притча! — воскликнул первый. — С чего это?
— Видно, в лесу неладно, — сообразил Иван Иванович.
Сторожевые посты находились со стороны леса.
Ермак и Кольцо бросились к одному из стоявших на посту людей.
— Ты в кого пулял? — спросил атаман.
— И сам не знаю. Стою, гляжу на лес, — ответил тот. — Вдруг что-то замелькало между деревьями… Стал вглядываться. Отделились от лесу точно тёмные точки и поползли сюда. Може, зверь, а може, и человек. Я и выстрелил, за мной выстрелили и другие постовые. Точки скрылись в лесу.
Ночь была лунная, светлая. Ермак и Иван Кольцо действительно почти у самой опушки леса рассмотрели несколько тёмных точек.
— Поглядеть надо, что бы это такое? — сказал Ермак Тимофеевич и вместе с Иваном Ивановичем двинулся к опушке.
Зоркие глаза их вскоре рассмотрели при бледном свете луны движущиеся в лесу тёмные фигуры. Лежавшие у опушки леса оказались остяками, убитыми выстрелами постовых казаков. У большинства из них в руках были луки и приготовленные стрелы; колчаны с запасными стрелами находились за спиной.
— Ишь тут их сколько, точно чёрных тараканов, — заметил Ермак.
— Да, может, это те же самые, что прошлой ночью угощали нас стрелами, — сказал Кольцо.
— Откуда же они здесь взялись? — спросил Ермак.
— Да лес-то один и тот же, им по лесу идти не в пример ближе, так как река делает здесь заворот, — объяснил есаул.
— Может, и так, — согласился Ермак.
В это время у самого его уха прожужжала пущенная из чащи леса стрела.
Пролетев мимо, она вонзилась в кафтан одного из казаков.
За первой стрелой появилась другая, третья, десятая и так далее, летело по несколько стрел разом.
— На нехристей! — крикнул Ермак Тимофеевич и вместе со всеми бросился в лес. В чаще действительно укрывались остяки. Многих перебили. Остальные дали деру вглубь леса. Казаки не стали их преследовать и вернулись на поляну досыпать.
Сторожевые посты были, однако, увеличены. Потухшие костры люди больше не разводили.
Ермак Тимофеевич и Иван Кольцо развели только свой небольшой костёр невдалеке от реки, шум от быстрого течения которой доносился до них.
— Ишь, катит волны-то свои, Чусовая, что твоя Волга, — сказал Иван Иванович, когда они с Ермаком Тимофеевичем снова уселись у костра.
— Сказал тоже, Волга, — со вздохом отвечал атаман. — Волга-то втрое шире, коли не более, да и у волны её звук мягкий, не так дико шумит-то матушка, как эта дикая река…
— И впрямь Волга-матушка выступает медленно, плавно, а эта бежит сломя голову, точно гонит кто куда… Ни дать ни взять остяки по лесу.
— Да, здорового стрекача задали они. Да и покрошили многих наши молодцы. Долго их помнить будут.
— Так и следует, чтобы помнили…
— А всё же спасибо им, что нас потревожили, — сказал Ермак Тимофеевич.
— Это как же?
— Да так! Раззадорилось моё сердце, кручина-то из него повыгналась!..
Иван Кольцо истово перекрестился. Это было сделано с такою верою, что Ермак Тимофеевич невольно последовал примеру своего есаула и друга.
— Поздненько мы только хватились выбраться, — сказал Иван Иванович.
— Как поздненько? — спросил Ермак.
— Да так, холодновато становится. До покрова всего месяц остался, скуёт он, батюшка, реку льдом и покроет землю снегом.
— Здесь реки-то быстрые, не скоро замерзают.
— Это всё едино, зато они ещё быстрее становятся, плыть-то по ним нельзя.
— Ой ли?
— Да уж так, слышал я от старожилов здешних мест ещё у Строгановых, — сказал Иван Иванович.
— Что ж, спрячем где ни на есть челноки, пешком пойдём… Всё едино зима-то нас должна была застать. Не на месяц идём, а раньше или позднее, какая в этом разница?.. Слушай, Иван Иванович, — вдруг переменил разговор Ермак Тимофеевич, — а не хитрит ли со мной Семён Аникич?
— Как это хитрит? — не понял прямодушный Иван Кольцо.
— Что обручил меня с девушкой… Может, это так, для отвода глаз сделал, а уехал я-то, он и не пошлёт в Москву челобитье…
— Нет, этого он не сделает.
— Ты думаешь? — спросил Ермак.
— Старик он правильный. Крест носит.
— А меня так берёт сумление, — вздохнул Ермак. — Уж больно скоро он на всё согласился.
— Да как же не быть-то ему в согласии? Вишь, девушка-то, бают, без тебя извелась совсем, чуть Богу душу не отдала.
— Это-то верно.
— Так то-то и оно-то, поневоле согласишься, только бы жива была да здорова… Любит ведь он её.
— Вместо отца ей.
— Вот видишь.
В таких разговорах прошла вся ночь. Забрезжилась заря.
Ермак Тимофеевич и Иван Кольцо, вздремнув полчасика перед рассветом, подняли людей. Подкрепившись сваренной кашей, снова спустили челноки на воду и поплыли далее.
Сон освежил и ободрил всех. Вёсла быстро и мерно резали воду, на многих челноках затянули песни, которые гулко раздавались по пустынным берегам реки и повторялись лесным эхо.
Ермак Тимофеевич радовался царившему среди людей веселью. Он видел, что они стали втягиваться в походную жизнь, рады были тряхнуть стариной и пожить в этом напряжённом состоянии, которое порождается постоянной опасностью и вырабатывает в ратных людях быструю смётку и отвагу. Он с удовольствием наблюдал, как просыпались в них его прежние волжские товарищи.
Ему невольно припомнилось его прошлое, жизнь беззаботная, бескручинная. Он жил воспоминаниями да памятью о последних днях, проведённых у Строгановых, в светлице своей лапушки. О будущем старался не думать. «Чему быть, того не миновать», — утешал он себя русской фаталической пословицей и на этом несколько успокоился, порадовав горячо его любившего друга Ивана Ивановича. Его порядком смутило то настроение Ермака Тимофеевича, с которым он тронулся в опасный и трудный поход.
«Люди чутки — сейчас признают, что не тот уже Ермак, каким был на Волге, чего доброго, и назад повернут! Тогда прощай и милость царская, и царское прощение, и знатная добыча, ожидавшая их в сибирской земле… Нечего было и огород городить! И на славное имя Ермака Тимофеевича наложится пятно бесславия!»
Так думал его друг и есаул, а оттого и понятна его радость при виде ободрившегося атамана, орлиный взгляд которого снова поспевал повсюду, всё примечал и невольно заставлял людей подтягиваться.
Челны между тем медленно плыли всё дальше и дальше.
XII
На зимовье
Сопровождавший Ермака и его людей проводник из крещёных татар, по имени Мина, в просторечии Миняй, тоже выражал мнение, что по Чусовой долго не проедешь, так как вода на реке стала прибывать, что указывало на приближавшуюся зиму. Половодье на реках запермского края и Сибири бывает перед их замерзанием, а не перед вскрытием, как в реках центральной России.
