Также покрыты мраком неизвестности и первые шаги Ермака Тимофеевича в роли «разбойничка». История застаёт его уж во главе огромной шайки, в звании атамана с есаулом Иваном Кольцом.
Теснимый воинственным и неутомимым астраханским воеводой Мурашкиным, Ермак ушёл с Волги далее на северо-восток и добрался до Камы. Здесь впервые он узнал о существовании целого «промышленного царства» Строгановых у подошвы Урала.
Узнал он также, что это «царство» нуждается в ратных людях для защиты своих владений от зауральских татар, вотяков, остяков, вогуличей и прочей погани мухомеданской и языческой.
Нашло раздумье на Ермака. Довольно пролил он крови христианской, добился того, что на Москве уже готова для него петля, что назначен выкуп за его буйную голову — пора и честь знать! Лучше идти бить неверных, нечисть-то эту и убить не только не грех, а что паука раздавить — семьдесят грехов, чай, простится за каждого.
А много грехов у него на душе! Посбавить бы маленько следовало! Запала ему эта мысль в голову — колом не вышибешь. И спит и видит идти в «строгановское царство».
Призвал он на совет Ивана Кольцо, тот одобрил план своего друга.
— А наши пойдут ли за нами? — с сомнением спросил его Ермак.
— За тобой-то, атаман! В чёртово пекло пойдут, а не то что к Строгановым.
Так и порешили.
VII
Иван Кольцо
Года за два до начала нежданного и негаданного недомогания Ксении Яковлевны Строгановой, повергшего её дядю Семёна Иоаникиевича в большое беспокойство, в «строгановском царстве» произошло тоже нежданное и негаданное событие, которое, как впоследствии увидит читатель, имело непосредственную связь со странной «хворью» молодой хозяйки строгановских хором, о причинах которой недоумевала старуха Антиповна.
Однажды ранним утром, когда Семён Иоаникиевич только что успел умыться, одеться и помолиться Богу, к нему в опочивальню вошёл его старый слуга Касьян, служивший в доме Строгановых ещё при отце, Анике Строганове. Ему было, по его собственным словам, «близ ста» лет, но, несмотря на это, он был ещё очень бодр и крепок, с ясными, светло-серыми глазами и крепкими белыми зубами, которые так и бросались в глаза при частых улыбках этого добродушного и весёлого нрава старца, судя по седым как лунь волосам и длинной бороде.
В доме все челядинцы относились к нему с уважением и называли по отчеству Дементьич. Касьяном звал его только сам Строганов, и это было уже освящено обычаем.
— Что скажешь, Касьянушка? — спросил его Семён Иоаникиевич. — Что случилось?
Строганов знал, что старик напрасно не потревожит его в опочивальне.
— Да там, во двор, батюшка Семён Иоаникиевич, пришли невесть какие люди, в хоромы просятся до твоей милости.
— Какие люди?
— А кто их знает, батюшка… Говорят, вольные…
— Вольные?..
— Дело есть до твоей милости.
— Много их?
— Пятеро.
— Все в хоромы просятся?
— Никак нет. Один просится, во-видимому, их наибольший.
— Что же, пусть войдёт, — сказал Семён Иоаникиевич и вышел вслед за Касьяном в соседнюю горницу, ту самую, в которой он беседовал с Антиповной по поводу необходимости выдать скорее замуж Ксению Яковлевну.
Через несколько минут в горницу вошёл высокий, стройный, ещё молодой парень, одетый в кафтан тонкого синего сукна, опоясанный широким цветным шёлковым поясом.
Лицо его было некрасиво, но на нём лежала печать какой-то бесшабашной удали, которая выражалась и в насмешливом складе губ, красневших из-под русых усов и небольшой окладистой бородки, и во всей его прямой, даже почти выгнутой назад фигуре, в гордо поднятой голове с целою шапкой густых волос, вьющихся в кудри.
— Здоровы будете… — поклонился он Семёну Иоаникиевичу лёгким поклоном, истово перекрестившись на большой образ Божьей Матери, висевшей в переднем углу горницы в богатом кованом золотом окладе.
— Здравствуй, молодец. Откуда Бог несёт?..
— С Волги, Семён Аникич, — просто отвечал тот, точно уже много лет знакомый хозяину.
— С Волги, — повторил Строганов. — Велика матушка Волга…
— Вся была наша, — тряхнул густыми волосами вошедший.
— Чья это ваша? — возразил купец Семён Иоаникиевич.
— Вольных людей.
— А-а… Зачем пожаловал?
— К твоей милости, купец.
— С чем?
— С услугою.
— Вот как! Какую же услугу ты можешь оказать мне?
— Понаслышаны мы были давнёхонько о вашей сторонушке. Богатая она страсть и привольная. Нет в ней ни воевод, ни стрельцов, жить можно вольготно, не опасаючись. Остяки, бают, да всякая нечисть беспокоит порой, ну да на них управу найти можно…
— Один, што ли, ты с ними справишься?
— Зачем один? Нас много… Сот семь наберётся…
— Все с Волги?
— Откуда же больше? Она была наша кормилица.
— А теперь…
— Теперь царь засилье взял. Казань сложил, Астрахань… Воеводы да стрельцы кишмя кишат на Волге-то… А нам это не на руку.
— Кому же это?..
— Известно: вольнице.
— А ты кто такой?
— Есаул Иван Иванович, по прозвищу Кольцо…
— Храбр же ты, молодец, коли так напролом и лезешь к незнакомым людям. Али тебе неведомо, что царь цену назначил за твою голову?
— Как неведомо? Ведомо…
— А что дороги тебе отсюда назад не найти, не опасаешься?..
— Я опаску, купец, уже давно потерял, да и найти не хочу её… Слухом о Строгановых земля полнится, не такие они люди, чтобы на деньги польстились и вольную казацкую голову воеводам, приказным подьячим и прочей царской челяди продать… Да и голову я свою ценю подороже, чем ценит её царь Иван Васильевич, даром тоже не отдам. Трудно с Кольцом будет справиться. — Он тряхнул действительно могучими богатырскими плечами. — А коли одолеют, так тут неподалёку Ермак станом стоит, своего есаула не выдаст, выручит или жестоко отомстит за него, всё в щепки разнесёт…
— Ермак, говоришь?.. — переспросил его Семён Иоаникиевич, и голос его невольно дрогнул при этом имени.
Грозная слава Ермака с устрашённых им берегов Волги донеслась до запермского края и невольно даже на властных людей производила впечатление.
— Да, атаман Ермак Тимофеевич, — отвечал Иван Кольцо.
Семён Иоаникиевич некоторое время молчал как бы в раздумье. Иван Кольцо смотрел ему пытливо в глаза смелым взглядом.
— Не ошибся ты, добрый молодец, не такие люди были и есть Строгановы, чтобы выдать головы гостей своих. Без опаски можешь быть под нашею кровлею.
