На рубеже 1820—1830-х годов важнейшим (и противоречивым) событием в жизни Гюго стало знакомство с Шарлем Огюстеном де Сент-Бёвом. Он был на два года моложе поэта, сын провинциального чиновника, скончавшегося до рождения сына, воспитанный матерью и тёткой. Сент-Бёв получил блестящее образование в парижских лицеях, одно время собирался изучать медицину, но забросил её ради занятий литературной критикой. В январе 1827 года он опубликовал в «Глобе» восхищенную статью об «Одах и балладах», после которой поэт счёл своим долгом лично поблагодарить её автора. Так завязалась их дружба, Сент-Бёв стал одним из завсегдатаев «Сенакля».
Сент-Бёв оказал колоссальное воздействие на умы современников и на последующее поколение французских литераторов. На рубеже XIX—XX веков Марсель Пруст в своей книге «Против Сент-Бёва» спорил с покойным критиком, как с актуальным автором. Его высоко оценивал Пушкин, посвятивший сборникам стихов Сент-Бёва целую статью (которая, впрочем, показывает, что наш поэт был плохим судьёй во французской словесности). Русским эквивалентом Сент-Бёва можно считать Виссариона Белинского — не по направленности писаний, но по месту в общественной и литературной жизни своего времени.
Итак, в 1827 году сошлись два человека, каждый из которых был первым в своей сфере. Гюго властвовал в поэзии и прозе. Сент-Бёв — в критике. Он был начитан, очень эрудирован, обладал тонким умом, но собственно творческих сил не имел. Талантливый критик и литературовед, Сент-Бёв пытался писать стихи (например, первый и самый известный его сборник «Жизнь, стихи и мысли Жозефа Делорма») и романы («Сладострастие»), но не смог войти с ними в историю французской литературы. Сознание собственной творческой беспомощности порождало в отношении Гюго — человека беспредельной созидательной мощи — острое чувство зависти, пусть даже и неосознаваемой. Как писал Гюго в старости, «Сент-Бёв не был поэтом и никогда не мог мне этого простить». Но это проявилось позже. Первые три года знакомства казались полными самого искреннего взаимного расположения.
Если обратиться к сборникам стихов Сент-Бёва того времени, то многие из них обращены к Гюго, которым он напоказ восхищается. В свою очередь поэт всегда любезно принимал критика у себя дома, и его эрудиция (особенно в области французской поэзии XVI века — Ронсара и его коллег по «Плеяде», которых к тому времени давным-давно забыли) немало помогла Гюго, искавшему тогда новых путей в литературе. Сент-Бёв стал своим в семье поэта, проводя немало времени в обществе Адели. Это обстоятельство сыграло роковую роль и в отношениях двух друзей, и в семейной жизни четы Гюго.
Адель, чей муж столько времени уделял творчеству, постоянно беременная, заскучала, чем и не преминул воспользоваться коварный друг, оказавшийся соперником. Почувствовав к себе внимание Адели, которую он привлекал и своим умом, и сопереживанием, Сент-Бёв решил убить сразу двух зайцев — и отомстить Гюго за его превосходство, и повысить собственную самооценку победой не просто над замужней дамой, но женой уже тогда прославленного человека. Внешне он был невзрачен, но тем сильнее ощущал от достигнутого чувство собственного удовлетворения.
Надо отметить, что роман Адели и Сент-Бёва (а он длился с 1830 по 1832 год) «закончен», скорее всего, не был. Критик страдал редкой формой уродства гениталий, которая вряд ли делала возможным коитус. Он удовольствовался духовной победой — готовностью жены старшего товарища отдаться ему, её откровенностью, жалобами на безразличие мужа, свиданиями наедине.
Предательство жены и друга уязвило Гюго, но он воспринял его скорее философски. Какой-то открытой ссоры, выяснения отношений с соблазнителем не было. Гюго до последнего старался сохранить с критиком приятельские отношения. С Сент-Бёвом их пути разошлись, между бывшими друзьями имелось всё меньше общего, слишком уж разными людьми они были. Сент-Бёв в итоге стал академиком и сенатором при Наполеоне III. Сегодня его уже вспоминают редко, и чаще в связи с Гюго. Его стихи и романы забыты — время вынесло свой приговор. От Адели Виктор отдалился, и ни о какой близости с ней отныне не могло быть и речи. Но поэт страдал недолго — впереди его ждала большая любовь.
После измены жены — не важно, как далеко зашли её отношения с Сент-Бёвом, Гюго чувствовал себя одновременно свободным и несчастным. То, что произошло с ним дальше, было типично для молодых людей, одарённых воображением, но рано женившихся и «не нагулявшихся». Поэт был рождён для любви. Не будучи красавцем, Гюго притягивал женщин своей известностью, славой, влиятельностью, но, главное, остроумием, обхождением, ярко выраженным талантом. Гюго излучал гениальность, влекущую прекрасный пол, как яркий свет притягивает ночных бабочек. Он умел вознести женщину на пьедестал, дать ей почувствовать её значимость для него. Сам поэт обладал огромным эротическим потенциалом и явственно ощущал непреодолимое желание женщины. Адель более не могла оставаться для него единственной и неповторимой. Юношеские обеты и чувства казались теперь смешными. Жизнь богаче и сложнее клятв и обещаний.
Следующая после «Эрнани» пьеса (не считая «Марион Делорм») была поставлена почти через три года, в ноябре 1832-го. «Король забавляется» переносит зрителя в начало XVI века, ко двору одного из самых обаятельных королей Франции — Франциска I. Впрочем, у Гюго он выведен вовсе не как рыцарь и галантный кавалер. В пьесе монарх соблазняет Бланш — дочь придворного шута Трибуле. Сюжет драмы перекликается с «Собором»: Трибуле — Квазимодо, любовь к гротеску и необычному, даже уродливому. Во временном плане действие пьесы затрагивает тот же период, что и «Эрнани», а от «Собора» её отдаляет около сорока лет. Эпоха Возрождения приковывает внимание Гюго. С Ренессансом связаны и следующие пьесы Гюго — «Лукреция Борджиа», «Мария Тюдор» и «Анджело, тиран Падуанский». Это не только время бурных ренессансных страстей, но и перехода от аскезы Средневековья к жизнеутверждающим тенденциям Нового времени.
