Что касается политики, то час «икс» пришёл 2 декабря 1851 года, когда Луи Наполеон решился по примеру своего дяди произвести государственный переворот. Повторимся: никаких антагонистических противоречий между президентом и парламентом не было. Желающие могут вспомнить события октября 1993 года в России.
К тому времени Луи Наполеон окружил себя преданными людьми, малоизвестными общественности, но зато располагавшими рычагами влияния и наделёнными властью. Это его единоутробный брат Шарль Огюст де Морни, старый приверженец Виктор де Персиньи, ветераны войны в Алжире — генералы Сент-Арно и Маньян, начальник парижской полиции Мопа.
Президент предпринял ещё несколько попыток договориться с парламентом. Сперва он предложил изменить закон, чтобы ему можно было баллотироваться на новый срок, но требовалось набрать три четверти депутатских голосов, а законопроект получил только 446 против 278. Затем он вынес на голосование предложение о восстановлении всеобщего избирательного права, но и оно не прошло 12 ноября 1851 года, не хватило всего семи голосов. Переворот стал неизбежен.
К тому времени в Консьержери находилась в заключении фактически вся редакция «Эвенмана» — оба сына Гюго и Вакери с Мерисом, приговорённые за публикации статей, признанных судом подстрекательскими, — свидетельство накала политических страстей.
Утром 2 декабря Гюго разбудили сообщением, что парламент окружён войсками, частные типографии опечатаны, а по городу расклеены афиши с призывом к народу и с обращением к армии. Луи Наполеон подписал указы, которыми объявлялись осадное положение, роспуск Национального собрания, восстановление всеобщего избирательного права, подготовка новой конституции, а французский народ приглашался к голосованию. Также было сказано о намерении восстановить «систему, созданную Первым консулом». То есть это была прямая отсылка к делам его дяди, точно так же 18 брюмера (9 ноября 1799 года) разогнавшего Директорию. 2 декабря было избрано не случайно, это был день Аустерлицкой битвы в 1805 году и коронации Наполеона I в 1804-м.
В ночь на 2 декабря были задержаны 78 человек, из них 16 депутатов. Гюго среди них не было — Луи Наполеон и его соратники не видели в нём угрозы, он всё ещё считался умеренным. Около трёхсот депутатов собралось в мэрии X округа, где объявили переворот незаконным и проголосовали большинством за отставку президента, но реальной борьбы они не вели и народной поддержки не получили. Вскоре 220 из них арестовали.
Гюго примкнул к тем шестидесяти депутатам (среди них известный борец с рабством в колониях Виктор Шельшер), которые организовали Комитет сопротивления (он вошёл в число семерых его членов). Ими было создано около семидесяти баррикад на улицах Парижа. Депутат Альфонс Боден призывал рабочих присоединяться к ним, те смеялись, говоря: «Вы думаете, что мы пойдём умирать за то, чтобы вы сохранили свои двадцать пять франков (депутатское жалованье. — М. А.) в день?» Боден, взяв знамя в руки, поднялся на баррикаду и сказал им: «Сейчас вы увидите — как умирают за двадцать пять франков!» И в ту же секунду он был сражён пулей.
Но и смерть Бодена не послужила ничему, парижане в массе своей остались равнодушными к происходящему, примерно так же, как вели себя москвичи в октябрьские дни 1993-го. Гюго же, когда его спрашивали на улицах: что делать? — советовал довольно наивно срывать афиши и кричать «да здравствует конституция!».
Программа его была прекраснодушной и оторванной: «Потребуем от Сент-Антуанского предместья, чтобы оно дало приют национальному представительству, чтобы оно укрыло верховную власть народа, отдадим народ под охрану народа, призовём его защищаться, в случае надобности прикажем ему это! Мы будем издавать прокламации и строить баррикады из булыжников мостовой; мы заставим женщин писать воззвания, пока мужчины будут сражаться; мы декретом заклеймим Луи Бонапарта, заклеймим его сообщников, мы объявим изменниками генералов, мы поставим вне закона все преступления в целом и всех преступников, мы призовём граждан к оружию, мы заставим армию исполнить её долг, мы грудью встанем перед Бонапартом, грозные, как живая республика, мы сразимся с ним, и с нами будет и сила закона, и сила народа; мы сокрушим этого презренного мятежника и восторжествуем, как великая законная власть, как великая власть революционная!»
Истина на тот момент заключалась в том, что остановить Луи Наполеона было невозможно. На баррикадах Парижа погибли до четырёхсот человек, ещё несколько сотен в провинции. Гюго примкнул к безнадёжному делу. Он мотался по Парижу, пытаясь организовать сопротивление, произносил яркие речи, даже с риском для жизни кричал из окна омнибуса солдатам, клеймя их позором и призывая к неповиновению, и ночевал на явочной квартире, ибо приходилось скрываться от полиции — домой к нему уже приходили с обыском.
Впрочем, призывая народ на баррикады, Гюго отказывался сам брать в руки оружие — «я только наполовину участвую в гражданской войне. Я готов умереть в борьбе, но убивать не хочу».
К концу дня 4 декабря всё было кончено. Через три дня Жюльетта Друэ перевела поэта на новую тайную квартиру, о которой договорилась заранее, поскольку о прежнем убежище полиция уже пронюхала. Через неделю Виктор Гюго был уже в Брюсселе, уехав туда на поезде по поддельным документам, как и многие другие изгнанники.
Общий итог бонапартистского переворота был довольно мрачен — 27 тысяч человек были арестованы, из них почти 10 тысяч сосланы в Алжир и Гвиану. В схватках погибли, по разным подсчётам, от трёхсот до тысячи человек (не только в Париже, противодействие перевороту оказывали и в провинции). Гюго в числе шестидесяти шести депутатов был изгнан из Франции президентским указом.
Эти 12 дней борьбы и тайных Скитаний были переломным моментом в жизни Гюго, разделившим её напополам. До того он делал карьеру в литературе, театре, политике, стал академиком, пэром, депутатом. Теперь же он превратился в беженца, политического эмигранта.
Но попав в жернова истории, Гюго не был ими перемолот. Его сильная воля превозмогла все трудности жизни на чужбине, а его гений только расцвёл в вынужденном уединении.
Луи Наполеон, против которого он метал громы и молнии, обошёлся с ним мягко — его не лишили имущества, сыновей выпустили из тюрьмы к нему за границу, жену никак не трогали. Это был ещё XIX век, не знавший тоталитарной жестокости и мстительности XX века.
Переворот 2 декабря породил у Гюго, ещё кипевшего от негодования и не остывшего от проигранной схватки, три большие книги и уже тем самым был эстетически оправдан как событие, давшее толчок творческой активности писателя. Вообще изгнание пошло поэту на пользу. Он решительно сменил обстановку, привычный образ жизни, поменял круг общения и начал много сочинять как в прозе, так и в стихах, причём в новом духе. Как в своё время уход в политику был для него благотворной переменой, расширившей кругозор, спасшей от сплина, которому поддались Мюссе и Виньи, так и теперь изгнание придало ему новых сил и новый смысл для творчества. А Ламартин, в своё время также ушедший в публичную политику (Гюго начал с официальных назначений) и взлетевший в первые дни революции очень высоко, был раздавлен тяжестью неудач и в постреволюционный период не смог создать почти ничего ценного. Путь же Гюго был самым стабильным и последовательным из всех поэтов его поколения. Даже политическое поражение он смог обернуть своим триумфом — и в творчестве, и в построении собственной биографии.
