Поэзия явно находилась в тупике. Впрочем, она пребывала в нём и весь предшествующий XVIII век, век прозы. Правила классицизма, благотворные в предшествующем столетии, выродились в узколобое педантство. Тот же Вольтер писал бесконечные трагедии, поэмы и послания, в которых не было никакого живого чувства, в отличие от его прозы.
Если Германия и Англия совершили к тому времени грандиозный скачок в литературе, у них появились и Гёте с Шиллером, старшие (Вордсворт и Кольридж) и младшие (Байрон, Шелли, Китс) романтики, а также не признанные при жизни Гельдерлин и Блейк, то Франция никем, за исключением Шатобриана (и то — прозаика), похвастаться не могла. Её слава передовой нации в XVIII веке, веке Просвещения, сыграла с ней плохую шутку, способствовав консервации наихудших приёмов классицизма. Французская поэзия коснела в своём самодовольстве и затхлости.
Впрочем, для острого ума мальчика латинская и французская классика представляла собой бесценное сокровище, углубляясь в которое можно было не замечать ничтожества настоящего. Как писал впоследствии Гюго, его любимыми спутниками на всю жизнь остались Вергилий и Тацит. Первый привлекал его своим сжатым и сильным стихом, широтой поэтического дыхания, с которой тот описывал и воинские подвиги, и прелести сельской жизни. «Энеида» — национальный эпос римлян — представляла собой образец для последующих эпопей в европейской литературе. Тацит, магистрат и историк, создал непревзойдённые образцы исторической прозы, с лапидарными, но яркими характеристиками героев и злодеев. Не мог Ларивьер не познакомить его и с другом Вергилия — мудрецом Горацием, а также с Овидием и другими поэтами Рима. Греческого же языка касались поверхностно, и Гюго в нём силён не был.
Во французской словесности дети изучали басни Лафонтена, поэта, по своему значению стоящего гораздо выше Крылова в русской поэзии, ибо он считается бесспорным поэтическим гением, из одного ряда с Мольером и Расином. Затем шло чтение комедий и трагедий этих драматургов, а также Корнеля, и поэтических трудов Буало. Знакомились ученики и с проповедями и речами Боссюэ. Мальчик определялся со своим отношением к школьным авторитетам. Скажем, Расина он невзлюбил, а подростком в подражание Лафонтену (которого в стихах пожилого возраста Гюго называл «заклинателем змей») сочинил басню.
Изучая латынь, Виктор постигал особенности французской орфографии — от какого корня происходит то или иное существительное или глагол? На всю жизнь он сохранил свои собственные предпочтения в написании иных слов, и ему приходилось порой вступать в пререкания с редакторами и типографиями. Он писал poёte, а не poèt, lys против предлагавшегося при наборе lis. Любовь к слову, филологическая подготовка и чуткое ухо к живому языку помогали ему всякий раз делать наилучший выбор из лексикона.
Для человека, родившегося в 1802 году, революция была недавним прошлым. Гюго вырос в окружении людей, в основе своей сформировавшихся ещё при старом режиме, но прошедших через испытания 1789—1799 годов. Он всегда впоследствии соотносил себя с теми бурными и кровавыми событиями. Революция означала грандиозный социальный и политический эксперимент, невиданный ещё в истории. Достаточно вспомнить политику дехристианизации — в католической стране! Процесс над королём и его казнь, массовый террор, введение призывной армии, война почти против всей Европы... Франция пережила невероятные потрясения, но тем удивительнее был тот факт, что в годы детства Гюго о революции вспоминали сравнительно редко. Фигура Наполеона заслонила собой недавнее прошлое.
Император олицетворял собой симбиоз революции и привычного образа жизни. Однако удар, нанесённый старым институтам и церкви, был настолько силён, что навсегда изменил менталитет французов. При всей своей буржуазности, их мещанство носило отныне отпечаток эгалитаризма и светскости. Наследие революции означало лидерство в мире мысли, что льстило сознанию французов. Воспитание и образование, полученные Гюго, носили отпечаток той переходной эпохи.
Великие исторические события непосредственно наблюдались юным Гюго, но ещё отстранённо — капитуляция Парижа, отречение Наполеона, ввод в столицу иноземных войск, в том числе казаков, Сто дней, повторная оккупация города. Отрочество и юность пришлись уже на время Реставрации.
С 1815 по 1818 год Виктор с Эженом жили в пансионе Кордье, в районе Сен-Жермен всё на том же левом берегу Сены, с которым была связана их детская жизнь. Оттуда они ходили заниматься в лицей Людовика Великого, довольно привилегированное заведение, с целью подготовки в Политехническую школу по настоянию отца, вернувшегося из Испании. Именно по его велению мальчиков забрали от матери и поселили в пансионе, дабы оградить от её «дурного» влияния. Супружеские нелады продолжали отражаться на детях. В 1814 и 1815 годах Леопольд Гюго дважды героически защищал город Тьонвиль на северо-западе Франции от противника, но перед отъездом из Парижа поручал детей надзору своей сестры, не доверяя жене.
Виктор с детства был во многом предоставлен самому себе и довольно свободно бегал по Парижу, наблюдал уличную жизнь (в отличие от большинства детей из семей среднего класса, находившихся под ежеминутным присмотром родителей, бонн, учителей). Как уже упоминалось, в ранние годы он ходил с братом в кабинет чтения за книгами для матери, затем из пансиона — в лицей. Виктор рос истинно городским ребёнком, настоящим парижанином, практически всю жизнь, за исключением периода изгнания, Гюго прожил в столице Франции.
Париж и в первой половине XIX века воспринимался как центр мира, «главный» город планеты. Трудно перечислить все плюсы от жизни в Париже для начинающего писателя. Этот город обладал удивительной способностью ухватывать и продвигать новое, служить перекрёстком для разных течений и направлений в литературе и искусстве. Примерно с 1820 по 1880 год всё самое интересное в культуре либо возникало в Париже, либо получало там своё развитие.
Французский язык ещё преобладал в международном общении. Эпоха 1815—1830 годов многими исследователями считается переходной от старого мира к динамичной цивилизации, это было время и завершения «промышленной революции», и революции романтизма в культуре и искусстве, и распространения идей парламентской демократии. Пол Джонсон недаром назвал книгу, посвящённую этому периоду, «Рождение современности». Именно в данную эпоху и формировался Виктор Гюго.
Образование он получал, в общем-то, урывками. Что-то учил у Ларивьера, затем в лицее, в Политехническую школу так и не поступил и в 16 лет завершил формальное обучение. Его филологическое образование свелось к изучению латыни и к умению грамотно писать по-французски. Для поступления в Политехническую школу (оттуда путь лежал в армию, например в военные инженеры, — Леопольд Гюго видел сыновей продолжателями его профессии) Виктора натаскивали в математике и философии (разумеется, понимаемой крайне схоластично).
Подлинное же воспитание и просвещение он получил, читая и общаясь с раннего возраста с интересными людьми. Гюго с юношеских лет вращался в кругу поэтов, писателей, артистов, художников, политиков, учёных. Это не могло не повлиять на его развитие и становление. Талант созревал и шлифовался в ходе этих бесед, пересыпанных остротами, спонтанными афоризмами, тонкими наблюдениями — в полном соответствии с традициями французского разговора.
