История, как замечает Джонсон, скорее всего, выдумана либо сильно приукрашена, но она замечательно тонко и с юмором передаёт характерные черты Гюго — то, как он выглядел в глазах скептически настроенной по отношению к «гению» публики, — а именно сочетание чувственности и возвышенности, его самоупоенный пафос, неумение говорить просто даже в самой обыденной обстановке, постоянное вознесение самого себя на пьедестал. Впрочем, это был всего лишь шарж, на самом деле Гюго сохранял вполне трезвую самооценку и до последних дней живо интересовался окружающим миром и подмечал в своих записях любопытные детали.
Каждый воспринимал Гюго исходя из своих взглядов и предубеждений. Поэт оказался в интересном положении — официально он был превращён в живого классика, отца Третьей республики, её символ. Так к нему относились официальная власть и пресса. Но в литературной среде его скорее было принято вышучивать. Того благоговейного отношения, которым пользовался до него Гёте в Германии или после него Толстой в России, он не знал. Молодое поколение литераторов он раздражал и прекраснодушием, и банальностью взглядов, и тем, что его насильно насаждали. Его эстетические вкусы казались давно устаревшими. Для молодых поэтов кумирами служили Бодлер, Малларме, Верлен, Рембо. Прозаики учились у Флобера, подражали Золя и Мопассану. Поэт-парнасец (ныне прочно забытый) Леконт де Лиль даже сказал о Гюго знаменитую фразу — «он глуп как Гималаи», претендовавшую на остроумие и обобщение одновременно. Услышав об этом, Гюго ответил беззлобно — и куда остроумнее, — что де Лилль «просто глуп». Впрочем, как писал Поль Валери, поэты избирали иные пути в литературе, только чтобы стать заметными, несмотря на Виктора Гюго, — настолько колоссальна была его фигура.
В декабре 1873-го Виктора Гюго постигла новая тяжёлая утрата — от туберкулёза умер в те же 45 лет, что и старший брат, его сын Франсуа Виктор. Когда летом этого года Гюго вернулся с Гернси, он нашёл младшего сына уже тяжелобольным. Старик-отец был вынужден помогать ему дойти до обеденного стола. Несмотря на это, поэт до последнего надеялся на выздоровление сына. Но медицина того времени была бессильна против туберкулёза, самой распространённой и опасной болезни того времени, унёсшей жизни стольких известных людей XIX века. Перенаселение городов способствовало эпидемии туберкулёза, им заражались не только плохо питающиеся и жившие в тесноте бедняки, но и лица высших классов. Достаточно вспомнить про смерть в 1865 году наследника русского престола царевича Николая. Отвечая на письмо с соболезнованиями от историка Эдгара Кине, Виктор Гюго написал: «Я одряхлел, но у меня есть вера. Я верю в бессмертное “я” человека, как в вечное “Я” Бога». В этом заключался его символ веры. В каком-то смысле поэт физически ощущал своё бессмертие. Он был мистик. Вернувшись как-то с кладбища, где он произнёс молитву, Гюго отметил: «Они меня слышат, я их слышу». В 1875-м во время похорон Эдгара Кине, на которых присутствовал Виктор Гюго, какая-то женщина из простонародья, завидев поэта, крикнула ему: «Не умирайте!» А какая-то анонимная работница из года в год присылала ему венки на могилы сыновей.
29 января 1874 года, впервые почти за четверть века, Виктор Гюго посетил академию. При входе один из служителей не хотел его пускать, не узнав. Она не имела более для него того интереса, как 30 лет назад. Поэт в своих записях постоянно отмечал, что умер тот, умер этот — из тех, кого знал в молодости. Он был чужд новым людям в её стенах. Когда он встретил 85-летнего барона Тейлора, то подумал про себя с иронией, что тот стал сенатором, а он — изгнанником. В этот день он пришёл проголосовать за близких ему людей — Александра Дюма-сына и Луи Блана. В 1884 году, после смерти историка Минье, Гюго стал дуайеном Французской академии как самый старший по возрасту.
В 1878 году в Париже состоялись два важных события — в мае отмечалось сто лет со дня смерти Вольтера, а в июне прошёл Международный литературный конгресс. Виктор Гюго участвовал в обоих, произнеся яркие речи. Выступление о Вольтере он начал так: «Сто лет назад умирал человек. Он умирал бессмертным». Наверное, Гюго думал и о себе, произнося эти слова. Он действительно занял в умах и сердцах французов то место, которое веком раньше занимал Вольтер, вернувшись в Париж из Фернея. Они оба прожили одинаковое количество лет — по 83 года, как и Гёте. Последний словно передавал эстафету от Вольтера, при жизни которого он уже успел прославиться «Вертером», к Гюго, чьи первые произведения немецкий поэт читал.
На писательском конгрессе Гюго выступал в роли патриарха мировой литературы. Россию представлял Иван Тургенев, который хотя и недолюбливал Гюго, но вынужден был в своей речи сказать: «За Мольером последовал у вас Вольтер, за Вольтером — Виктор Гюго». С позиций сегодняшнего дня можно сказать, что за Гюго последовал Марсель Пруст, который подростком ещё застал поэта, — единственная фигура во французской словесности, в сменившем его поколении, равная по своему значению, как бы непривычно это ни звучало. Международный авторитет Гюго засвидетельствовал и Алфред Теннисон, величайший английский поэт своего времени, такой же нестареющий титан, написавший ему в 1877 году сонет, начинавшийся словами: «Виктор в стихах, Виктор в прозе».
В 1881 году Виктору Гюго пошёл восьмидесятый год, и во Франции было решено отметить его юбилей. Возможно, боялись, что до настоящего восьмидесятилетия он не доживёт. Чествования превратились в национальный праздник. На дом к юбиляру приехал сам премьер-министр Жюль Ферри. 26 февраля под окнами его дома проходили нескончаемые поздравительные процессии. Приветственные письма, адреса и телеграммы приходили со всего мира, в том числе из России, из города Елизаветграда, название которого Гюго неверно записал у себя в дневнике как Elisabeth-grande, пометив, что он лежит на самой дальней границе России. Также он записал не без сожаления — как человек старинной выучки и воспитания, — что невозможно ответить на все поздравления — столько их было много. Несколько месяцев спустя улицу Эйлау, где он тогда проживал, переименовали в улицу Виктора Гюго.
Но вместе с триумфом продолжались и утраты. В 1883 году, 11 мая, умерла Жюльетта Друэ, его верная возлюбленная на протяжении полувека. При жизни поэта и первые десятилетия после его смерти их связь, которая не являлась секретом для парижского светского общества и литературных кругов, всё-таки не афишировалась, и Друэ упоминалась в прессе как «подруга» и помощница Гюго.
Принято считать, что в 1878 году, в ночь с 27 на 28 июня, после обсуждения предложения Луи Блана, чтобы Гюго произнёс к столетию смерти Жана Жака Руссо такую же речь, как к столетию смерти Вольтера, с поэтом случилось то ли кровоизлияние в мозг, то ли какая-то другая серьёзная проблема со здоровьем, после чего он перестал сочинять и вообще его умственная деятельность ослабла, и он большую часть времени проводил в пассивном бездействии. Но недавнее расследование Доминика Мабена, тщательно изучившего все имеющиеся свидетельства о том, что происходило с Гюго летом 1878 года и в последующее время, показывает, что это не так. Во-первых, с поэтом не произошло ничего серьёзного в плане ухудшения здоровья, во-вторых, его интеллект не показывал признаков ослабления. Он по-прежнему произносил блестящие речи, оставался интересным собеседником.
