– Так вы не против?
Может, ты все-таки не согласишься, а?
– Конечно-конечно, вам надо помочь… давайте возьму вас под руку.
Э, нет, крошка, именно это делать не стоит. Совершенно… м-да.
– Вот так, ой, я сделала больно?
Ничего ты не сделала, кроме как взяла меня под руку. И вздрогнул рефлекторно, вполне четко осознавая присутствие рядом врага. Того самого, что не так давно потихоньку, черной полоской муравьев-разведчиков, начал вливаться сюда, в обычную, сытую, мирную и зажиревшую жизнь.
– Не слишком быстро иду?
Нет, милая крошка, не слишком. Так, волосы на предплечье вроде бы и не торчат вверх, даже пот, выступивший на затылке, чуть ли не спрятался назад. Успею понять и уловить момент ее обращения?
– Ступеньки… осторожно. Ой, прости…
Да уж, прощу. Девочке захотелось есть, да-да. И хорошо, что пока она не поняла, что именно ей надо. Внутри нее, в очаровательном, чуть выпуклом и, наверняка, ближе к паху с легким пушком, животике гулко заурчало. То ли еще будет, детка, то ли еще может случиться. Такого голода, как просыпающийся, с тобой пока не случалось.
– Направо или налево?
А-а-а… а, пожалуй, что налево. Если с правой руки у нас грохочут и лязгают трамваи, то вот с левой… С левой очень даже удобный старый и почти заброшенный сквер. И ведь именно туда, пусть и опаздывает, меня потихоньку начала тянуть неожиданно ставшая очень сильной рука. Да, милая, сейчас тобой движет уже и не твоя недавняя сущность. Демон просыпается.
Да, аккуратно, не выпуская из крепкой хватки наливающихся сталью пальцев, меня потянули направо. Снизу гулко булькнуло еще раз. Да, дружище, ты попал.
Вспоминай, вспоминай все, что по левую руку. Даже если она сейчас готова завершить цикл, разорвать кокон и из куколки стать куда более мерзким созданием… пока все равно будет осторожничать. Лишь напав в первый раз, каждая тварь становится настоящим ходячим трупом, жрущим без разбора.
Справа от платформы, мм-м… трамвайные пути и остановка. Вернее, даже кольцо, отсюда красно-белые и вытянутые, раскаленные уже палящим солнцем металлические собаки стартуют на новые витки своей бесконечной беготни. Утро, но здесь всегда много людей. Креозот, много табачного дыма, дешевая парфюмерия, ну, знаете, вроде «Hugo Boss» или еще какой-то псевдо «Kenzo», пот из-под костюмов из полиэстера. Треп о политике и мобильниках, о женских целлюлитных задницах и мужских небритых подмышках с промежностями, перевирание лжи, прочитанной в «Яндексе» вместо утренней зарядки. Нормальная жизнь нормального города. Думаете, кто-то обратит внимание на пару, спустившуюся в другую сторону от метрополитена и двинувшуюся в сторону густых кустов? Если да, то вы ошибаетесь.
От моей нежной и ласковой новой знакомой разило жаждой. И голодом. Или и тем, и другим вместе. Да какая разница. Я слеп. Она хочет жрать. Много ли вариантов?
Если знаешь про этот и тот мир одинаково, пусть и совсем немного, можно подготовиться. Особенно если вдруг оказался очень легкой мишенью. Уравняем шансы. Или хотя бы попробуем это сделать. И не стоит говорить о моральных принципах, расстройствах психики или о чем-то в том же ключе. Мрак, стоит ощутить его раз, всегда окажется рядом и дальше. А уж сейчас-то осязать его очень просто. И никакой «J’Adore» его не перешибет.
Тьма пахнет страхом. Его острой уксусной жутью, перемешанной с прелой землей и оттенком забродившего варенья от обильно пролитой крови. Темнота густо оплетена паутиной тления обычных человеческих чувств, пропадающих после первой же дегустации homo sapiens. Беспроглядная чернота захватывает в себя тех, кто любил, страдал, боялся, учился, стрелял, пил или курил, сажал петунии или раскрашивал модели «Звезды». Мрак переваривает внутри себя всех, наплевав на недавние различия. И если уж он проник в кого-то, то не стоит ожидать свежего запаха жимолости или нежного аромата ландышей.
Странновато рассуждать о чем-то подобном именно сейчас. Но кто сказал, что нельзя? Наш с вами мозг работает, пускай и порой совершенно не подчиняясь какой-то там логике.
Мрак и зло, прячущееся в нем, не могут быть чем-то другим. Никакой романтики. Никакой красоты. Никакого тайного скрытого смысла. И, ясное дело, никакой любви.
Намного раньше-2: no love lost
Я пролетел, не останавливаясь, мимо корпуса самых младших отрядов. Подбегая, заметил мелькнувшую у двери раскоряченную бледную фигуру, шмыгнувшую внутрь. Уже за углом услышал первые тонкие крики. Понял и чуть не заревел, вспомнив назойливых и нахальных мелких, постоянно путавшихся под ногами и мешающихся. Теперь навсегда так и оставшихся мелкими.
Тогда в голове разом мог выключиться один из необходимых тумблеров. Или сгореть нужный предохранитель. И все, стал бы овощем, ничего не понимавшим и тупо ждавшим первого из ночных гурманов. Мне повезло, внутренние цепи, подаренные папой и мамой, выдержали. Но пришлось тяжело. В смысле – потом, спустя уже много времени. Да что там… даже сейчас. Знаете, в чем прелесть ерша? Не, ни рыбы, а когда пиво с водкой? Хотя для себя, прикинувшись врачом, создал другой рецепт.
Бутылка, триста миллиграмм чистого медицинского и полторашка разливного. Смешать, не взбалтывать, принимать на ночь. Чтобы заснуть относительно спокойно. Но это сейчас. А тогда… бежал, с выпученными глазами и режущей болью в горящих легких…
Споткнулся, полетев кубарем вперед, рассадив локоть о крашеный кирпич газонного бордюра. Тонко завизжал, увидев, за что зацепился ногой. За кого. За вздрагивающего и хватающегося руками за горло Сансаныча, начальника лагеря. Глаза у него закатились, между плотно сжатых пальцев с хрипом и бульканьем струйками брызгала тёмная кровь.
Оглянувшись, увидел метрах в ста высокий и стройный силуэт. Глаза не алели, чернели на молочно-белом лице. Заорав, нащупал что-то под руками, непроизвольно сжал руку и снова побежал. Пронёсся мимо своего собственного корпуса, слыша, как там дико орут и воют. Наконец-то взглянул на то, что врезалось в ладонь, и резко повернул влево. Потому что в ладони, тоже став мокрыми от пота, лежали три ключа на металлическом кольце.
А в кабинете Сансаныча надежная дверь и решетки. Решетки на окнах!!! Впереди показался фонарь административного корпуса, постоянно включенный до самого утра. До которого бы еще дожить. Пулей пролетел коридор, начал подбирать ключ. Повезло на втором, замок мягко щелкнул как раз в тот момент, когда длинная тень скользнула в коридор, мягко касаясь пола босыми ступнями.
Чуть позже (скыр-скыр) дверь заходила ходуном.
Металлическая громада шкафа подалась, когда в дверь с той стороны навалились всем телом. Стальная махина с грохотом повалилась, ударилась о широкую тумбу, на которой стояли два горшка с цветами, сбила со стены портрет улыбающегося Бориса Николаевича и уперлась в кирпич стены, надежно заклинив дверь. Я сполз по стенке, вжался в угол и сел, обхватив разбитые и покрытые засохшей уже кровью колени. Уткнулся носом в обоссанные джинсы и заплакал. Глубоко, навзрыд и тоскливо. Ведь остался живым, пока остался.
