Сколько таких городов в стране? Не так и много, где народа больше миллиона, и достаточно, если больше трехсот тысяч. Любимее таких мест у Тьмы лишь самые глухие задворки, хотя там-то ей спрятаться куда сложнее. Там ему даже думать нужно меньше, сиди и смотри, добыча сама выйдет, никуда не денется.
Здесь… здесь стоило искать, наблюдать, слушать и снова пытаться понять: что и где идет не так. Такие они, большие города.
Светящиеся тысячами желто-розовых и серебряно-голубых утренних окон, смотрящих в просыпающуюся серую хмарь. Пахнущие еще свеже-живым утром и первыми выхлопами от начавших ежедневный путь маршруток, обгоняющих муниципальные автобусы почти на пару часов. С редкими нотами первых чашек смоляно-черного и жутко сладкого кофе круглосуточных Мак-Даков, их же свиных котлет и омлетов между двумя булками, бесконечных ночных таксистских сигарет и сладких дешевых духов одиноких дев, ищущих приключений.
Все и везде одинаково, если речь о городе.
– Давно стоишь? – поинтересовалась Маша, выходя из такси.
– Только подошел.
– Пошли кофе попьем, что ли.
Он кивнул, шагнул следом. После ночи во рту остался ставший кислым привкус меди. Как сам грыз эту девчонку, умершую и проснувшуюся уже взятой Тьмой. Дерьмово, совсем разладилось что-то внутри, заставляя ощущать себя не меньшим зверем, чем его же жертвы.
Маша шла легко, наверняка выспавшись и отдохнув. Он свой шанс упустил по собственному желанию, ничего толком не узнав и потеряв драгоценное время. И не только его, напряжение внутри перекатывалось опасным колким комком, ждущим боли, крови и смертей. Желательно, побольше. Очень плохо.
Увидев желтые буквы, еще светящиеся после ночи, даже не удивился. Круглосуточно мало кто работает, а эти закусочные, на родине называющиеся ресторанами, могут себе позволить сверхурочные. Пусть и небольшие. Глобализация, сетевые гиганты и все такое.
Кофе только и мирило с пониманием рабской сути работы в чертовых жральнях, продающих дерьмо с дерьмом. Кофе у них делали неплохой. Да и отказываться от чертовых горячих бургеров не собирался. Вредно? Не страшно, не вреднее любой ночной встрече и пляске с тесаками в руках.
– Тебе взять? – Маша кивнула ему на дальний столик. – Видок у тебя очень уставший.
– Да. Кофе и два этих… ну…
– Я поняла. Кофе тоже два?
Он прислушался к собственным желаниям. Да, не отказался бы, но не много?
– Колу еще.
– Хорошо. Сходи-ка умойся, что ли? Глаза красные, лицо мятое, не, правда, прямо мятое.
Он кивнул, пошел в туалет.
Из зеркала, щуря кроличьи розовые зенки, смотрело собственное лицо, натурально требующее утюга. Бывает же вот так, да? Умыться, дождавшись воды холоднее, растереть кожу, подержать жидкий морозец в ладонях, окунув лицо… Хорошо, вот так хорошо. Можно сказать – пришел в себя.
Картонный стакан, накрытый пластиковой крышкой, ждал его. Сахар Маша не добавляла, положив пять пакетиков рядом с двумя трубочками. А, сама пила кофе именно через такую же. Удобно, надо полагать. Два горячих сэндвича с омлетом и остро пахнущими типа мясными котлетами, стакан с колой. Гастроэнтерологи иногда могут стать любимыми врачами, соблюдай такую диету изо дня в день. Но не в его случае, пусть завидую любители фастфуда, не знающие. Как скинуть килограммы. Ему оно ничем не грозит, ни ожирением, ни язвенным колитом с гастритом или даже прободением. Бывает и такое, чего уж.
– Бункер.
– Что бункер? – Маша подняла глаза.
– Который именно?
– А-а-а…
Город у реки был изрыт под землей давно, полторы сотни лет назад, не меньше. И с того времени сеть катакомб с ходами не пропадала, все расширяясь в стороны. Поволжские купцы, доставляя золотое струящееся зерно в свои лабазы, не мелочились, рыли ходы прямо от пристани, загоняя туда телеги. А которые, те, что порой проходили под внимание Жандармского управления, рыли подальше от пристаней, да потайнее, поглубже и подальше. Оттуда оно и повелось, убирать нужное и не очень под землю, благо холмы, бегущие вверх от Реки, позволяли.
Когда власть взяли красные, рытья только прибавилось. Перед войной, в саму Великую Отечественную, после нее… Рыли, рыли, следили-следили, один черт, оказывалось по-всякому. То пацаны увидят пролом у туалетов на площади Куйбышева, да по-своему мальчишескому обычаю – прыг вниз и пошли шуршать, пока не наткнуться на часового, то умный человек заприметит, как из-за высокого забора с колючкой 4-го государственного подшипникового завода никто груз не вывозит, машин почти нет, железка не подведена, а завод пашет-пашет и пашет… Куда груз уходит, товарищи? Или байка о тоннеле, идущем с левого берега, от города и на правый, под самой Рекой, в Жигули, темнеющие горбами-скалами на той стороне. Вот-вот, город и его подземные тайны так и жили рядом.
В сорок первом в городе работали московские метростроевцы. Никто про них не знал, не видел и даже не слышал, кроме товарищей из ведомства фуражек с синими околышами. НКВД, взяв в холодные чистые руки все необходимое, превращал землю города в бункеры вождей. И самого главного, что с усами и трубкой, в первую очередь.
Бункер Сталина прятался под горкомом партии. А где еще прятаться такому заведению? Уходил вниз на сколько-то там этажей, даже после превращения в музей не открытых до конца, баюкал внутри стальной огромной горловины комнаты, залы, склады… Сейчас о горкоме напоминала только мемориальная доска, а внутри, веселясь и распевая, натурально распевая песни, находилось училище культуры области.
– Сталинский бункер?
Маша кивнула.
– Он самый, остальные затоплены, этот сухой. Что там может оказаться, вот так, ни с чего – не знаю. Регулярно туда наведываемся, проверяем, место-то непростое.
– Что в нем было?
Маша пожала плечами.
– У нас нет доступа к нужным документам. Все так и секретно. Вряд ли там стреляли кого-то, вряд ли Мрак будет копится только из-за самого хозяина. И то, никто не знает, был Сталин там или нет.
– Ясно. А так-то, если правильно помню, народа в городе погибло много в то время?
– Ну… – Маша посмотрела как-то виновато. – Надо, подниму что есть, проверю. У нас же заводы строились, по всей Безымянке, кто там работал в основном?
Кто-кто… зэки там работали, все вместе, уголовники и политические. Это понятно.
– В парке Гагарина памятник есть, жертвам репрессий, похороненным там в тридцатые.
– В парке?
Маша снова кивнула, как-то виновато.
– Там вообще кладбище было, а сейчас детский парк.
Ох-хо-хох. Он даже сжал зубы, представив весь этот чертов макабр. Как же так, люди, ну как? Живое к живому, мертвое к мертвому, нельзя смешивать, это же понятно любому… Наверное. Или наоборот.
– Хорошо. Бункер, так бункер.
