Смотрю на часы. 10:35. До прихода родителей времени еще полно. Безумно хочется есть. Но дело прежде всего. Достаю сверток с деньгами. Раскладываю их на полу гостиной. Шесть пачек сторублевок, три – полтинников, две – четвертаками, еще пара десятками и одна начатая пятерками. Судя по толщине перетянутых резинками денег, в каждой стопке по сто купюр. Должно быть 82 485 рублей, с учетом трех отобранных в карман пятерок.
Поплевав на кончики пальцев, беру первую пачку, сдвигаю резинку и приступаю к пересчету. Банкноты шелестят в моих руках, отгибаясь в сторону. Через минут пятнадцать, когда в глазах уже начинает рябить от перелистываемых купюр, со вздохом откладываю последнюю синюю стопку. Так и есть, почти 82 с половиной тысячи рублей. Для простого советского человека – громадные деньги. Чтобы спасти страну и выполнить задуманное – очень мало. Но задел для начала положен.
В мешочке оказывается десять царских червонцев. Если деньги закончатся, надо искать стоматолога, чтобы их сплавить. Такое золото идеально пойдет на коронки.
С блатными и барыгами-перекупщиками связываться нельзя. Опасно.
Сейчас надо найти подходящее место для тайника. Две пятерки и оставшиеся мелкие купюры распределяются между страниц «Тома Сойера». Они будут всегда под рукой. Если предки найдут, это не страшно. Такую сумму можно объяснить давней экономией на школьных обедах, транспорте и других «расходных» деньгах, выдаваемых мне родителями.
Куда спрятать остальное? Это серьезный вопрос. На чердак слишком рискованно. Могут украсть. Да и деньги должны лежать так, чтобы их можно было быстро и легко взять. Такая потребность может возникнуть в любой момент.
Захожу в свою комнату и задумчиво обозреваю окружающее пространство. Мой взгляд останавливается на мягком диване и кресле. Эврика! Подхожу к дивану и, пыхтя от натуги, сначала ставлю его на бок, а затем переворачиваю в положение упавшей буквы «Г». Тяжелый, зараза. Обозреваю обшивку дна мебели. Пожалуй, все получится. Иду на кухню за ножом.
Аккуратно вспарываю уголок ткани на обшивке. Пихаю вовнутрь шесть сторублевых пачек. Остальные деньги, кроме пятерок, размещаю таким же образом в кресле. Открываю комод и достаю пластиковую коробку с иголками и нитями. Подбираю бежевую нить под цвет мебели. Зашиваю дырки. Моя рука с иголкой двигается очень быстро и на полном автомате. Еще курсантом научился быстро пришивать себе пуговицы и погоны. А потом поездки по гарнизонам только укрепили эти навыки.
Через пять минут я заканчиваю. Оцениваю придирчивым взглядом свою работу. Если не присматриваться, почти незаметно. Теперь осталось пристроить последнюю пачку пятерок. Беру в тумбочке кольцо синей изоленты и большие ножницы. Выбираю из стопки газет в прихожей старую «Правду». Заворачиваю в нее пятирублевки. Иду на балкон. Разгребаю хлам под ножками старого шкафа. Креплю к свертку несколько клейких лент. Закрепляю сверток на шкафу снизу, между ним и стенкой. Закидываю хлам на место. С этим я закончил.
Ствол хранить дома я не буду. Родители точно меня убьют, если его найдут. Одеваюсь и иду на чердак. Там я знаю одно место в углу стены, где можно вытащить тройку кирпичей вместе со слоем застывшего цемента. Я его еще в прошлый раз нашел. За кирпичами внизу имеется проем в плите. Туда и отправляется завернутый в кулек ТТ и коробка с патронами. Потом кирпичи ставятся обратно. Собираю пыль в кучку, смачиваю ее водой из захваченной из сумки фляги. Затираю грязью трещины в цементе. Они почти не видны, но лучше замаскировать тайник как следует. Забрасываю уголок стены тряпками и другим хламом. Отхожу в сторону и мою руки водой.
Дышать просто невозможно. Кажется, что на чердаке даже воздух мутный от пылевых отложений. Громко чихаю, поднимая серую волну. Бегу назад, перепрыгивая через две ступеньки. Хочу как можно скорее избавиться от пыли.
Горячие струи воды смывают с меня усталость. Из ванной я выхожу энергичный и бодрый. Первый шаг по спасению моей страны сделан.
15 сентября 1978 года. Пятница
– Лех, ты где вчера был? Ольга вчера интересовалась, почему Шелестова на уроке нет? – спрашивает Пашка.
Мы идем в школу. Под ногами хрустят сухие желтые листья. Солнце, выглянувшее из-за серых туч, разгоняет своими лучами ночной холод. Хмурый дворник нехотя орудует метлой, сонно моргая глазами. Мостовая медленно заполняется людьми, идущими на работу, и стайками детворы, спешащими в школы.
– Шелестов, ты меня слушаешь вообще? – взывает ко мне Амосов, не дождавшись ответа.
– Конечно. Так что там Ольга говорила? – поворачиваю лицо к нему.
Ольга Александровна – наш классный руководитель. Она преподает алгебру и геометрию. Миловидная женщина лет тридцати – яркая ухоженная блондинка. Пока еще она не растеряла свой энтузиазм и юношеский задор. Постоянно организовывает экскурсии, поездки в другие города, старается нагрузить каждого общественными поручениями.
– Ничего особенного. Просто спросила, почему тебя нет в школе, – с готовностью отвечает Паша.
Сегодня алгебра идет у нас вторым уроком. Наверняка классная снова поднимет этот вопрос. Прекрасный повод, чтобы пообщаться с ней на другую тему.
Но делать это нужно красиво. Тем временем мы уже заходим в школу, смешиваясь с потоком галдящей детворы.
Первый урок у нас физика. Захожу с Амосовым в класс. Обмениваемся рукопожатиями с Ваней. Кладу сумку на парту, здороваюсь с Аней. Взглядом ищу Сашу Залесского. Этот худой сутулый парень – комсорг класса. Нахожу его в другом ряду, на предпоследней парте. Комсорг впился взглядом в учебник по физике, отключившись от общего шума. Иду к нему.
– Привет, Сань, ты занят? – дружелюбно спрашиваю у Залесского.
Комсорг нехотя отрывается от чтения и поднимает на меня глаза.
– Привет. Что ты хотел, Шелестов? – интересуется он.
– Есть одна идея. У нас по четвергам, перед первым уроком проходят политинформации. Я посидел на них, послушал, все как-то без огонька, пресно и серо. Ребята зевают и даже толком не слушают. В прошлом году на одной из них ветеран Великой Отечественной выступал. Мне не понравилось реакция на его рассказ. Класс его слушал из уважения, но большинство мыслями витало где-то далеко. Никого не зацепило, абсолютно. Посидели, покивали, вручили цветы и забыли. А это неправильно.
Александр хмурится. Он как раз и курирует политинформации. Никому критика, даже конструктивная, не нравится.
– И что ты предлагаешь? – комсорг холодно смотрит на меня.
– Сань, ты пойми, я никого не критикую. Наоборот, хочу, чтобы мы все сделали по-другому. Ярко и красиво. Чтобы никто не остался равнодушным, – горячо говорю, смотря в глаза Залесскому.
– И как ты себе это представляешь? – интересуется Александр с еле заметной усмешкой. В его голосе слышится неприкрытый сарказм.
Выкладываю комсоргу свой план. По мере моего рассказа насмешливое выражение в глазах одноклассника сменяется на задумчивое.
