Говорю вам тайну: не все мы умрем,
но все изменимся вдруг, во мгновение ока,
при последней трубе; ибо вострубит,
и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся.
(1— е Кор., 15:51-52)
Часть первая 1988: Шерил
Я глубоко убеждена: нас, людей, от окружающего мира (от спагетти, оберточной бумаги, глубоководных существ, альпийских цветов и горы Мак-Кинли) отличает способность в любой момент совершить все мыслимые грехи. Даже те из нас, кто пытается вести праведную и благочестивую жизнь, так же далеки от благодати Господней, как Хиллсайдский душитель или дьявол в человечьем обличье, сыплющий яд в деревенский колодец. События сегодняшнего утра только подтверждают справедливость моих слов.
А какое выдалось чудесное осеннее утро! Над тянущейся к западу горной грядой горело девственно-розовое солнце, освещая еще не укутанный покрывалом дневного смога город. Перед тем как отправиться в школу на своем маленьком белом «шевроле-шеветт», я зашла в гостиную и взглянула в отцовский телескоп, направив его на гавань. На поверхности гладкой, как ртутная капля, воды тускнело лунное отражение. А потом я перевела телескоп на небо и увидела настоящую луну, тающую в солнечных лучах.
Родители уже ушли на работу. Мой младший брат Крис отправился на тренировку по плаванию несколько часов назад. Дом молчал: не слышалось даже тиканья часов. Открыв парадную дверь, я обернулась и взглянула на столик в прихожей, где лежали несколько пар перчаток и неоткрытые письма. За ним, на золотистом ковре гостиной, стояли дешевые диванчики и тумбочка со светильником, который никогда не включали, потому что он мгновенно сжигал лампочки. Все было так чудесно: эта тишина, этот спокойный порядок — что я подумала, как повезло мне вырасти в хорошем доме. А потом вышла наружу и закрыла дверь. Пусть я и опаздывала в школу, но торопиться не хотелось.
Обычно я выходила через гаражную дверь, но сегодня мне захотелось немного торжественности. Казалось, что этим утром я в последний раз смотрю невинными глазами на дом моего детства — не из-за того, что случилось потом, а из-за другой, маленькой, драмы, которая вот-вот должна была развернуться.
Сейчас я даже рада тишине и обыденности того дня. Дыхание замерзало в воздухе; заиндевелая трава хрустела под ногами, как будто каждую травинку обжарили до корочки. С водосточных желобов на крыше хрипло ругались сойки в блестящем черно-синем оперении, а прихваченные морозом листья японских кленов словно превратились в кусочки цветного стекла. Томительно прекрасная природа хранила свою красу всю дорогу с горы до школы. От этой красоты я слегка опьянела, и в голове что-то щекоталось. Помню, я удивлялась: неужели художники и поэты так живут всю жизнь, переполненные чувствами, которые щекочут изнутри, как павлиньи перья?
На школьную стоянку я приехала последней. И почему всегда так неловко оказываться последней — последней куда бы то ни было?
С четырьмя толстыми тетрадками и несколькими учебниками я вылезла из «шевролешки» и хлопнула дверью. Та не закрылась, как надо. Я налегла на нее бедром — не помогло; только книги вывалились из рук. Тем не менее я оставалась спокойной.
В школе уже шли уроки. В коридорах было так же тихо, как дома, и я подумала: «Что за день тишины!»
Перед тем как пойти в класс, я отправилась к своему шкафчику. Набирала на двери нужную комбинацию, когда сзади подкрался Джейсон и гаркнул в ухо:
— У!
— Джейсон, не пугай меня так! И почему ты не на занятиях?
— Увидел, как ты приехала, и решил встретить.
— Так прямо встал и вышел из класса?
— Проехали, мисс-формалисс. Скажи лучше, с чего это ты так странно говорила по телефону вчера вечером?
— Я странно говорила?…
— Боже, Шерил, не бери пример со своих пустоголовых подружек.
— Это все?
— Нет. Теперь ты моя жена, поэтому веди себя должным образом.
— Как это — должным образом?
— Послушай, Шерил, перед Богом мы теперь не два разных человека, понятно? Мы — одно целое. Так что, делая из меня дурака, ты и себя превращаешь в идиотку.
Джейсон прав. Мы действительно были женаты — уже почти полтора месяца, — хотя никто, кроме нас, об этом не знал.
Я опоздала в школу потому, что хотела остаться наедине с собой и провериться на беременность. Я не волновалась: в конце концов, я замужняя женщина, чего мне стыдиться? Вот только месячные запаздывали на три недели, а фактам надо смотреть в лицо.
Вместо нашей с братом ванной комнаты на первом этаже я поднялась наверх, в ванную для гостей. В ней было чуть больше от больницы, чуть меньше личного, и она, если честно, не способствовала угрызениям совести. Оливковая сантехника и настенная пленка с нарисованным на ней коричневым бамбуком почему-то заставляли почувствовать какую-то болотную сырость, с которой резко контрастировала коробочка теста на беременность — вся такая научная, белая в синюю полоску. Больше сказать, пожалуй, нечего. Разве что одно — пятнадцать минут спустя я официально была беременной и опаздывала на урок по математике.
— Господи Иисусе, Шерил…
— Не ругайся, Джейсон. Не поминай имени Господа всуе.
— Ребенок? Я молчала.
— Ты уверена?
— Джейсон, я опаздываю на занятия. Неужели ты совсем не рад?
Джейсон зажмурился, словно что-то попало ему в глаза:
— Ну да, конечно, рад…
— Давай поговорим на перемене, — предложила я.
— На перемене не могу — мы с тренером готовим зал к игре. Сто лет как ему обещал. Лучше за обедом, в буфете.
Я поцеловала его в лоб, нежный, как рога ручного олененка, которого я как-то гладила в зоопарке.
— Ладно, там и увидимся, — согласилась я.
Он поцеловал меня в ответ, и я отправилась в класс.
* * *
Раньше я участвовала в издании ежегодного школьного альбома, так что цифры оттуда помню наизусть. Делбрукская школа находится в пяти минутах ходьбы от Трансканадской автомагистрали, на зеленом от водорослей северном побережье Ванкувера, и насчитывает тысячу сто шесть учеников. Она открылась весной 1962 года. И к 19-му, моему выпускному году, из ее стен в «большой мир» вышло около тридцати четырех тысяч человек. Большинство из них в свое время были вполне милыми школьниками: косили лужайки, приглядывали за младшими братьями и сестрами, напивались по пятницам, а иногда разбивали машины или крушили стены домов, даже не зная зачем — чувствуя только, что иначе нельзя. Многие из них выросли в послевоенных блочных домах, которые к 19 году на рынке недвижимости считались мертвым грузом. Хорошие участки. Прелестные деревья. Красивые виды.
