Сейчас мы живем в то время, говорит Босх, когда весь мир заполонен чудовищами, и даже святая святых – собор – полон бесов, коих мы привыкли видеть вне его стен. В последние десятилетия исследователи обнаружили несколько совпадений фигур с картин Босха с горгульями готических соборов и даже со скульптурными фигурами ремесленников, коих часто средневековые мастера помещали на нижних фризах. Так, обнаружена параллель между странствующим коробейником (менестрелем?) из «Воза сена» и схожей фигуркой разносчика из Церкви Богоматери (Grota Kerk) в Бреде, городе, находящемся в пятидесяти километрах от Хертогенбоса. Нужды в таких параллелях, однако, нет – буквально все фигуры Босха имеют прототипами соборную скульптуру и миниатюры из иллюминированных манускриптов. Буквальных копий нет, но и резких отличий тоже нет – Босх действительно вдохновлялся (слово «заимствовал» неприемлемо, но напрашивается) соборной скульптурой. Все, нарисованное им, наблюдено в соборах; точнее – на внешних стенах собора.
Метод Босха – ни одной минуты не сомневаюсь, что это метод обдуманный, точно так же обдуманный, как и то, что Босх использовал сакральную форму триптиха для выражения инфернальной концепции, – метод Босха состоял в том, что он вывернул собор наизнанку.
Именно так: Босх вывернул собор наизнанку – горгульями внутрь и святыми наружу, в чистое поле.
И стоит увидеть мир именно так, как задумано мастером: вывернутый наизнанку собор и сакральная форма триптиха, трактующая о неизбежности Ада – так становится понятно, как именно трактовал Босх концепцию Страшного суда.
Вывернув собор наизнанку, Босх создал магический лес, причем слово «магия» не наделено здесь положительным смыслом. Это тот магический лес, полный адских опасностей и сил преисподней, соблазнов и провокаций, в который въезжает странствующий рыцарь Парцифаль, в который входит – совсем как странствующий рыцарь – поэт Данте.
Одинокое путешествие рыцаря сквозь инфернальный лес, описанное сотней рыцарских романов, предваряет Страшный суд, в какой-то мере это путешествие есть репетиция Страшного суда.
Популярен анализ картин Босха, трактующий художника как мыслителя, отрицающего телесную сущность мира; все телесное бренно (прочитывают Босха именно так, и предположения о его «катаризме» усугубляют такую трактовку), греховно и подвластно Сатане. Но Босх отнюдь не отвергает материальный мир. Он славит материальный мир, дарованный Господом, и пытается освободить этот мир от злых чар.
Стог сена – и в этом странность и своеобразная надежда картины – венчает зеленый цветущий куст. Из копны соломы (то есть из скошенной и засохшей травы) пророс живой зеленый куст. У куста сидят лютнист и певцы-трубадуры; за их спиной целуются крестьяне (кстати сказать, эта пара целующихся крестьян с буквальной точностью воспроизведена в брейгелевском «Деревенском празднике»). Жизнь, проросшая из никчемной веры, жизнь, преодолевшая лицемерие и дрянь навязанного образа быта – это не совсем не христианская доктрина. Она не противоречит духу христианства, но вряд ли соответствует букве Писания. И нет никого из средневековых схоластов, с кем мы могли бы сопоставить это почти гедонистическое утверждение. Мне приходят на ум Джованни Боккаччо, Омар Хайям, возможно, Арнаут Каталан, возможно, Гвидо Кавальканти, конечно же, Франсуа Вийон – но, что еще важнее, из этого куста, выросшего на стоге сена, выросли Брейгель и ван Гог.
Чтобы усугубить и подчеркнуть сказанное, добавлю образ коробейника, одинокого пилигрима, разносчика нехитрых товаров. Босх очень любит этот образ, написал его дважды крупным планом, несколько раз в пейзаже. Причем один раз на обороте створок триптиха «Воз сена», то есть зритель видит попеременно то одинокого коробейника, бредущего своим путем, то величественный стог сена, который влекут по торной дороге адские животные.
Собор заколдован, силы ада и чародейство обратили церковь в стог сена.
Почему бы нам не увидеть в коробейнике странствующего рыцаря. По дороге бредет усталый путник, этот коробейник – не пилигрим, в нем нет ничего от церковной святости. Однако нечто в его облике заставляет нас поверить в то, что это не просто торговец, это не стяжатель, а товары, которые он несет за плечами, должны бы скорее именоваться «дарами». В триптихе «Воз сена» жирный поп раздает обманутым сухую траву – но этот коробейник, он ведь несет за плечами отнюдь не траву. «Коробейник» Босха напоминает «Сеятеля» ван Гога, или одного из «Эмигрантов» Домье, или члена труппы «Странствующих комедиантов» Пикассо – человек, обреченный на одиночество, гордость и труд.
Есть и еще один персонаж, наряду с эмигрантом, комедиантом и сеятелем, родственный одинокому путнику Босха. Странник напоминает странствующего рыцаря, допустим, Дон Кихота. Странствующий рыцарь входит в зачарованный лес.
Вглядитесь в «Коробейника» на внешних створках триптиха «Воз сена» – одинокий странник является продуманной антитезой тщеславному «собору», сложенному из сухой травы. Центральная часть триптиха изображает общество, суетящееся вокруг фальшивого товара, толпа жаждет солому получить; здесь же – упрямый одиночка, несущий поклажу, не нужную никому. На заднем плане картины мы видим разбойников, привязавших человека к дереву. Этот привязанный – рыцарь: на земле валяется его копье, разбойники сорвали с него шлем и латы; рыцарь пропал. А коробейник с никому не нужным товаром – идет.
Собственно, название «Коробейник» довольно случайно; этот человек вряд ли разносчик; Босх порой именует его «Блудным сыном», именно в образе блудного сына является нам, зрителям, этот же странник в тондо 1500 г. Тот же шаг вангоговского сеятеля, тот же облик эмигранта Домье. Шаг уходящего прочь одиночки мы встретим в рисунке, изображающем апостола святого Иакова Старшего, на внешних створках «Страшного суда».
Блудный сын и апостол Иаков, а также все отшельники и пустынники, коих Босх любил изображать, – труженик Иероним, упорный Жиль (святой Эгидий), стоик Антоний, Бавон, все те, кто способен на одинокий подвиг, – именно их лики соединились в том образе, который мы именуем «Коробейник». Не разносчик товаров вовсе, не коробейник – но странствующий комедиант, странствующий рыцарь.
Подводя итог дидактическому, моральному уровню толкования, мы должны будем согласиться с тем, что Босх берет на себя миссию расколдовать мир, назвать вещи своими именами, спасти христианство от злых чар.
6
Теперь остается проанализировать самый важный пласт трех триптихов Босха – анагогический. И чтобы сделать это, мы должны обобщить уже наблюденное в трех «Страшных судах».
Странствующий рыцарь Парцифаль, все еще сжимающий в руке обретенный Грааль, стал добычей стаи драконов (или волков, схожих с драконами). Парцифаль уже растерзан, драконо-волки перегрызли ему горло и впились в живот; но Грааль он из руки не выпустил. Эту фигуру Босх написал в правой части триптиха «Сад земных наслаждений».
Нам остается сопоставить фигуру убитого рыцаря, судорожно сжимающего в руке кубок Грааля на картине Босха «Страшный суд», и Грааль, помещенный Яном ван Эйком в самый центр композиции Гентского алтаря, – чтобы увидеть всю динамику развития бургундской живописи. В Гентском алтаре действие происходит в кущах благостного райского сада, в «Саду земных наслаждений» Босха рыцарь принимает смерть в колдовском саду, защищая Грааль.
