А в «Страшном суде» мы находим еще одного рыцаря, выдыхающего пламя. Этот рыцарь – и доспехи, и лицо – совершенно зеленого цвета. Это крупная фигура, одна из главных фигур, представляющих Ад, одна из ипостасей Преисподней. Тут даже ошибки быть не может: рыцарь зеленого цвета – это персонаж поэмы XIV в. «Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь». Зеленый рыцарь, бессмертный и агрессивный колдун (по сюжету баллады, ему отрубают голову, которая тут же прирастает обратно), и согласно многочисленным толкованиям – одно из обличий дьявола.
Для нас сегодня очевидно, что Босх был широко образованный человек, и его картины полны скрытых цитат. Нет надобности указывать на «Корабль дураков» Себастьяна Брандта, разумеется, Босх пишет свой «Корабль дураков» под впечатлением от поэмы гуманиста. Читал ли Босх «Роман о Розе», который был заказан одновременно с его «Садом земных наслаждений», знал ли Босх своего современника Вийона, сказать затруднительно, но в качестве бургундца Босх, скорее всего, французским владел. Круг чтения его, судя по обилию цитат, обширен – круговая структура «Сада земных наслаждений», этого инфернального Эдема, – безусловно указывает на структуру дантовских кругов; впрочем, эта же круговая композиция имеется и в «Романе о Розе». Та же круговая структура и в «Большом завещании» Франсуа Вийона – это, собственно говоря, заложено в форме баллады и рондо.
Сказанное ни в коем случае не должно означать зависимости Босха от прочитанного, ученической позиции мастера.
Мы говорим о Босхе – гуманисте, о Босхе – равновеликом мыслителе, и, если он читал «Корабль дураков», «Роман о Розе», «Комедию» Данте и «Большое завещание», то как равный собеседник. Было бы ошибкой считать художников масштаба Босха или Мемлинга иллюстраторами чужих концепций. Босх, по природе своего дарования, несомненный философ: его главная цель в картинах – не сатира над обществом, не назидание грешникам и не критика церкви. Страсть, заставляющая мастера работать над образами, состоит в желании разобраться. Разобраться, как устроен мир – это ведь самое интересное. Босх именно хочет понять, как все устроено, почему порок объявлен добродетелью, райские птицы опасны, а чудовища сильнее людей. Если душа, вылетая из тела, превращается в птицу, а птица, как мы знаем, есть падший ангел, то неужели это означает тождество падшего ангела и вложенной Господом в человека души? Этот круговорот Босх и нарисовал в «Саду земных наслаждений». Если природный человек – лишь возможность человека духовного, единого с Богом, то значит ли это, что человеческая природная ипостась может быть подменена чудовищем? Если сотворение мира определенно предвещало лишь благо, поскольку Господь был не намерен творить зло, то как получилось, что мир наводнен злом? Ведь не сам же Господь зло сотворил, следовательно, возникшее зло проистекает из добра, подобно тому как химеры возникают из павших ангелов – значит ли это, что природа человека, под влиянием его пороков, уже изменилась необратимо? Возможна ли обратная метаморфоза – можно ли химеру возвратить в статус ангела, а оскотинившегося человека сделать вновь подобием Божьим?
Босх несколько раз изображает сотворение мира – мы видим Бога, занятого работой, в гризайле, на внешних сторонах створок «Сада земных наслаждений». Это изображение, таким образом, предшествует созерцанию Сада – сначала мы видим, как создавался мир. Созданный Богом мир еще не имеет красок – он черно-белый, это обещание гармонии, но вот распахиваются створки – и мы видим яркий мир, звонкие акварельные краски, но это мир, в которым расцвело несовершенство природы человека. В чем была ошибка?
Исправит ли эту ошибку Страшный суд?
Мы редко обращаем внимание на удивительное описание Босхом Рая – именно Рая, а не райского сада. Несмотря на то, что земной райский сад Босха пуст, в венецианском тетраптихе «Блаженные и проклятые» мастер все же изобразил полет в заоблачный Рай, нарисовал путь праведников – все же кто-то спасся! – сквозь некую прозрачную трубу ввысь, в сияющие чертоги. Характерно, что путь в Рай (и, вероятно, сам заоблачный Рай также?) – снова черно-белый, тоже гризайльный.
Требуется отказаться от многоцветности порочного мира, чтобы вернуться к первой изначальной Парадигме.
Босх не вычитал этого из книжек гуманистов – да этого никто и не придумал, помимо Босха. Художник сам так считал и сам это нарисовал, это не цитата – это следствие его собственных рассуждений. И если это совпадает с рассуждениями Данте – а Рай Данте прозрачен и почти бел, впрочем, не черно-бел – то лишь потому, что ход рассуждений был схожим. С определенностью надо сказать, что диалог гуманиста и художника возможен лишь в ситуации полного равенства, когда оба являются мыслителями.
И вот я рискну сказать, что самым внимательным собеседником Босха был Боэций – живший на десять веков раньше мастера из Хертогенбоса. Популярность философа, казненного Теодорихом в VI в., была велика, и если Иероним ван Акен и не читал Боэция, то концепция поведения «разумной души», описанная философом подробно, была ему близка, а с большой вероятностью даже известна опосредованно. Боэций постоянно призывает нас узнавать: а) существует ли предмет, б) что он собой представляет, в) каков он, г) почему и зачем он существует. Эти вопросы Боэций с необходимостью задает, поскольку, вслед за Аристотелем, считает, что в человеческой душе существуют три силы – растительная, чувствительная и разумная. Если разумная часть души себя не проявляет, растительная и чувствительная возвращают человека в царство животных.
Босх задает эти же самые вопросы и показывает развоплощение неразумного человека – и показывает наглядно.
Зримый, яркий, животный мир стал ареной развоплощения.
На стадии черно-белого проекта мир был разумен. Страшный суд, по Босху, есть торжество и самоуничтожение животного царства, открывающее дорогу разуму.
Глава 10. Питер Брейгель
1
Принято считать Питера Брейгеля последователем Иеронима Босха, двух художников часто объединяют в общем рассуждении, хотя Брейгель жил позже и в другой стране. Считается, что Брейгель продолжил начатое Босхом.
Это не соответствует действительности. Брейгель писал о другом, более того – о прямо противоположном.
Сходство, конечно, имеется: подобно Босху, Брейгель изображает не локальный сюжет, но устройство мира в целом, его картины населены сотнями персонажей, это рассказ о мироздании. Их живопись можно характеризовать как пост-ванэйковскую: после изобретения братьями ван Эйками техники масляной живописи на досках северные мастера Босх и Брейгель довели приемы бургундцев до изощренности, подвели итоги Северного Ренессанса. В те времена были популярны такие книги – «суммы» знаний, своего рода энциклопедии. Существовали «Сумма против язычников», «Сумма теологии» и т. д. Вот и Брейгель с Босхом создали своего рода «суммы», их подробные картины следует читать внимательно – найдете рассказ обо всем. Если вчитаетесь, то увидите, что Брейгель и Босх олицетворяют противоположности. Противоречие столь же разительно, как в паре Малевич – Шагал. Оба называются авангардистами, но один – казарменный фанатик, другои – сентиментальный фантазер. В случае Брейгеля и Босха конфликт столь же глубок. Объяснив природу этого противоречия, легче трактовать характер эпохи.
