Переезд в Прованс для итальянца – шаг неординарный: Мартини помогает дружба с Петраркой; известна миниатюра, выполненная Мартини в рукописи Вергилия, принадлежавшей поэту. Здесь соединилось все: Петрарка клянется в верности Данте; Вергилий, Дантов провожатый, – любимый автора Петрарки; Мартини старается угодить всем. Однако как быть с тем, что Иоанн XXII, авторитетный папа Авиньона, осудил книгу Данте «Монархия» на сожжение. И одновременно тот же самый папа приглашает сиенца Симоне Мартини для работы в Авиньон. Симоне Мартини служит папскому двору, проклявшему Данте, и, декорируя папский дворец, попутно иллюстрирует для Петрарки манускрипт Вергилия. Приходится принимать Авиньон со всеми противоречиями. Джованни Боккаччо, почитатель и биограф Данте, становится ближайшим другом Петрарки, принявшего милости Авиньона, странности в этом не видит. Сиенский мастер Симоне Мартини пишет портрет Лауры, а Петрарка отвечает художнику двумя сонетами (№ 77 и 78, написаны в ноябре 1336 г.), славя гений живописца Мартини. Петрарка и Мартини увлечены провансальской культурой; оба отдают дань провансальскому стилю. Проникновение сиенского стиля в провансальский и возникновение синтетической авиньонской манеры происходит тем легче, что эмоционально они родственны. Бледные лики сиенских героинь с их усталой мимикой напоминают Прекрасных Дам из сирвент трубадуров. Такими их видели миниатюристы и такими их воспевали влюбленные трубадуры. Отрешенный образ, словно заспанное (или погруженное в раздумье) лицо, тонкий нос, миндалевидные узкие глаза, повторяющие изгиб века широкие брови, жемчужно-прохладный оттенок кожи (сиенцы, а затем и авиньонские художники писали тени холодным, почти зеленоватым оттенком) – мадонна кисти сиенцев могла бы иллюстрировать кансоны и сирвенты Гильона де Кабестана и Раймона де Мираваля. Томные лица героинь Мартини и Джованнетти столь соответствуют описаниям Прекрасной Донны в поэзии трубадуров Окситании, что синтетический продукт, возникший от смешения стилей, прижился в культуре. Когда (столетия спустя) феррарский двор д’Эсте создавал свой куртуазный стиль, смешивая рыцарский эпос, провансальскую поэзию и метафоры латинизированного гуманизма, – в Ферраре возникло рисование, обязанное своей поэтикой Авиньону. То, что век спустя делали Козимо Тура и Пизанелло, предугадано родством провансальской поэзии трубадуров и нежного сиенского колорита. Искусство Сиены прижилось в Провансе и стало готическим. Липпо Мемми и Симоне Мартини пользуются обтекаемыми определениями, как это свойственно окситанским трубадурам и провансальским миниатюристам. Это условное рисование; сиенцы не вдаются в подробности: не писали суставы на пальцах – мелкая деталь дробит форму, авиньонские мастера рисовали пальцы и руки персонажей, как льющиеся ручьи, писали перетекающие формы, словно это аркбутаны готического собора, следовали архитектуре, воспроизводя в наклонах фигур движения нервюра, изображали свободные водопады складок, напоминающие колонны храмов.
Провансальская поэзия трубадуров известна Италии и прежде; итальянцы (мантуанцы, сицилийцы, неаполитанцы) ехали в Прованс, становясь частью этой поэтической культуры. Данте встречает в Чистилище трубадура мантуанца Сорделя, а в Аду Данте видит другого трубадура – Бертрана де Борна. Петрарка столь тесно узнает провансальских поэтов, что перечисляет их в «Торжестве любви» (четвертом из «триумфов»), – уже свободно смешав провансальцев и итальянцев, для Петрарки очевидно их тождество:
И проходили строем несвободным
Влюбленные, которым нет числа,
Сплоченные наречием народным;
И Беатриче вместе с Данте шла,
Сельвиджа вместе с достославным Чино,
Не первым шел Гвиттон, исполнен зла;
Два Гвидо, славой гордые старинной;
Шли сицилийцы чуть ли в не в хвосте,
Последние в той веренице длинной.
Как прежде, в человечной чистоте
Сепуччо с Франческином; следом смело
И величаво шествовали те,
Кто пел по-своему весьма умело.
Прославленный в своем родном краю,
Их возглавлял Арнальдо Даниелло и т. д. —
еще много имен
[3].
Сам Данте вряд ли захотел бы попасть в такой список: сирвенты трубадуров не соответствуют гражданскому пафосу Данте. Трубадуры – рыцари, их поэзия есть поэзия войны, Бертран де Борн – подстрекатель феодальной резни, как и Бернарт де Венатдорн, участник и певец Крестовых походов. Амур, воспетый трубадурами, и Амор Данте – по видимости, одно и то же божество, образ горящего сердца можно найти и у трубадуров; но эти боги призывают к противоположным вещам. Данте рассуждает о такой организации Европы, которая сулит вечный мир; для общей империи надо пожертвовать амбициями князей, последняя часть трактата «Монархия» говорит о том, что локальные правители должны подчиниться воле божественного разума, воплощенного в императоре. Это план вечного мира; а трубадуры воспевают перманентную войну междоусобиц, то, что Данте презирает. Эстетика Прованса питается раздробленностью Европы; автономность феодов – условие существования провансальской эстетики. Синтетическая культура Авиньона, удаленного от Столетней войны, выбранного для идеологического эксперимента, – наследует романтику провансальских войн (барселонские, генуэзские, тулузские, анжуйские притязания), поэтику рыцарского эпоса, воинский этикет княжеских дворов. Гуманист Петрарка рыцарственность и триумфальность в своей поэзии пестует.
Биография Петрарки зарифмована с дантовской сознательно. Оба – изгнанники; правда, Петрарка не был изгнан: изгнали его отца. Возлюбленная Петрарки Лаура фантомным бытием напоминает Беатриче, обе дамы умерли прежде, чем тексты в их честь были окончены. Призрачное бытие схоже, но при этом Беатриче – воплощенная совесть, вразумляет поэта, в этом суть образа. Петрарковская возлюбленная – призрак, никаких проявлений ее сущности не предъявлено. Так же нет надобности верить провансальским трубадурам в том, что их Донна воплощает совершенство мира. Ниже – сонет Петрарки, обращенный к Симону Мартини, нарисовавшему портрет Лауры, в подстрочном переводе:
«Даже если Поликлет и другие, которые стали известными в искусстве, все вместе пристально смотрели бы в течение тысячи лет на лицо Лауры, до них не дошла бы даже меньшая часть красоты, которая завоевала мое сердце. Но бесспорно мой Симон (мой друг и художник, которого я выбрал) увидел ее в раю, откуда эта Прекрасная донна происходит, и там написал ее портрет на пергаменте, чтобы свидетельствовать здесь о ее красивом лице». Согласно Данте, в Раю прельщения и земной красоты Беатриче – не существует.
В Авиньоне Петрарка испытывает сложные чувства, характерные для интеллектуала, идущего на компромисс: пользуется привилегиями и осуждает роскошь Авиньона. Духовный сан, полученный в Авиньоне, обеспечивает материально, но обрекает на безбрачие: все непросто. Подобно Данте, «король поэтов» ищет античного учителя, с которым легче войти в вечность: Данте избрал Вергилия, Петрарка – Цицерона, но отдает дань и Вергилию: поэма «Африка» написана в подражание «Энеиде». Зеркально «Комедии» написана поэма Петрарки «Триумфы». Сочинение Данте – сухой кодекс законов, наподобие уголовного права; всякому человеку зачитывают его статью. Философ, король или папа измерены одной мерой, получают заслуженное. «Комедия» написана ради того, чтобы утвердить идеал мироустройства: требуется общая империя, в которой понятие любви тождественно государственной гармонии. Петрарка от предшественника не отстает: «Триумфы» задуманы как картина мира, но совсем иного. Петрарка также демонстрирует список имен, не уступающий дантовскому; однако толпа важных персон помещена не в структурированный мир – а в триумфальные шествия, растекающиеся по долине: не мировая империя, формой стремящаяся к пирамиде, но вечный праздник отдельных культурных сообществ, рассыпавшихся в цветущем лугу.
