С замирающим от предвкушения сердцем я раскрыл лист. Текст был написан явно тем же размашистым почерком, что и последние строки в «Часослове», но здесь было похоже, что пишущий придерживал руку на завитках и старался мельчить.
«Здравствуй сын,
пишу до тебя с оказией. Люди, что передадут тебе сие письмо, надежны вполне, но вот обстоятельства, надо полагать, могут сложиться разные. А потому имен я не называю.
У меня по прежнему все неплохо, живу в Париже, но собираюсь перебираться в Германию, там есть те, кто заинтересован в твоем старом батюшке, кто верует, что я еще на что-то годен.
Не знаю, сыне, может, на что и сгожусь. Ибо красная холера, что поглотила землю нашу, зубами в нее вцепилась крепко и, думается, сама не отпустит более уже никогда. А потому надежды, что в Россеи Матушке все само придет на круги своя, тают с каждым днем и нужно как-то помогать провидению.
Так что сам я родного краю и не увижу наверное. Плохо на чужбине русскому человеку, но я креплюсь. Да и не бедствую, как ты знаешь.
А вот за тебя душа болит. Так что спешу сообщить, чтоб знал ты, есть и у тебя от достояния нашего. Это то, что предки наши собирали кропотливо, не надеясь на авось и день завтрашний.
По той же причине, по какой имен я не называю, указывать и на место, где припрятал я достояние рода, напрямую не стану. Ты, сын, вспомни хорошо, о чем я тебе рассказывал об городе небольшом, откуда корни наши пошли. Предания вспомни, да подумай о том, что запасливые предки наши делали, когда беда надвигалась на них.
Но если не вспомнишь, то оставил я подсказку, видно и тогда, в 18-м, чуя душою своей, что не самому мне доставать спрятанное придется. Сходи на могилу своей бабушки, там на деву, что печалится по ней, посмотри. В той деве и подсказка имеется. Думай сын, вспоминай. Удачи тебе кровинушка моя.
С возможной оказией напишу опять.
Твой отец.
P. S . Просьба у меня есть к тебе, не серчай токма, но может это известие и тебе будет в радость…»
В этом месте лист был оборван — ровненько так, как по линеечки. Видно сложили его прежде и ногтем придавили, а потом уж и рвали. Значит, не случайно, по неосторожности, это произошло, а сделано преднамеренно. Но отметил я данный факт машинально — задней мыслью. А вот на переднем плане маячила мысль — все!
Все теперь понятно, все открылось, и таинственности в происходящем больше нет. Зарыл где-то в наших краях купец Свешников клад, а сынок его теперь объявился и ищет те сокровища. Только вот, сволочь такая, не тихо себе с лопатой по оврагам промышляет, а собрал банду, вдумчиво пристроил людей на предприятия, дом на отшибе прибрал, и дошел до того, что стариков убивать начал!
Да и в смерти предшественника моего виноват он. Как близко Владимир Прокопьевич подобрался к разгадке, что этот гад пошел на убийство офицера милиции?
Да, и тетя Паша еще… которая видно где-то увидела и признала младшего Свешникова. Вот только совпадение ли это, что убили ее сразу после нашей встречи, или все же доложил кто, что в гости она меня зазывала?
Но в любом случае, сволочь и падаль этот Свешников… и я наверное впервые в жизни пожалел, что не знаю более крепких бранных слов.
Отвлек меня от этих мыслей, спустившийся сверху Михаил Лукьянович. Он вошел, приглаживая влажные волосы, видно заходил в привратницкую и умывался спросонья:
— Хорошо отдохнул… но мало. Ну, ничего, после трех Арефьич придет и меня отпустит. Да и дела пока есть еще, надо разгребаться с тем, что мы имеем по ночной облаве. Вон, у Лизы лежит список тех, кто на пристани работает. Семен Яковлевич передал. Лизавета говорит, что уж с час как прибегал мальчишка от него.
А я и не видел…
— У тебя-то как дела, стоящее что, в книге нашел? — обратился он уже ко мне непосредственно.
— Нашел, — кивнул я, — да столько стоящего, что все теперь со всем ясно стало.
— Гляди-ка ты, неужели все дела разом раскрыл? — неверяще удивился капитан.
— Да можно сказать, что так, — я подал ему найденную записку и принялся излагать свои соображения.
— Ну что, — сказал Михаил Лукьянович, выслушав меня внимательно и прочитав пару раз написанное, — все это звенья одной цепи получается, и убийства, и погромы. И сводится это к тому, что проблема у нас теперь одна, конечно, стала, но большая — банду надо ловить. И главаря ее, которым, по всей видимости, и является младший Свешников. Как хоть зовут его, еще не узнал?
— Если судить по записям «Часослова», то Александром. Но думаю, что он и имя, и фамилию давно поменял.
— Фамилию, точно — да, а вот имя может и нет, — задумчиво ответил на это капитан, — ладно, разберемся. Теперь хоть знаем с чем… ты домой вообще собираешься? — вдруг неожиданно перескочил он на другую тему, — Тебе ж на похороны, наверное, надо? Старостины вам родственниками вроде приходятся?
— Да, родней, — подтвердил я, не вдаваясь в объяснения.
А вот про похороны я забыл… не хорошо. И я спешно засобирался домой.
А там, стоило мне войти в двери, как на меня грозно надвинулась Марфа. Уперев руки в бока, она строго, как когда-то, когда мы с Павлом были детьми, а ей приходилось за нами, сорванцами, приглядывать, принялась меня отчитывать:
— Вот что ты себе удумал?! Взрослый стал больно?! Так дело не пойдет, Коля! Семья, она на первом месте должна быть у человека всегда! Живо наверх, переодеваться! Вон, и Алина уже подъехала, а ты не готов еще!
Я бочком, бочком, не возражая, проскользнул мимо нее. Но наверх не пошел, а нырнул в дверь, ведущую на задний двор, а там и до бани, надеясь, что какая-то вода в бочке осталась еще. Все ж считай сутки по сараям и подвалам лазил.
Когда поднимался к себе в комнату, то слышал, как где-то в прихожей разговаривают женщины и щебечет Маняша. Действительно, Алина с работы уже пришла, так что и мне задерживаться не стоит.
На постели, поверх покрывала, лежали наглаженные брюки и рубашка, из тех, что мне мать подложила в чемодан к форме. А возле металлической ножки стояли и коричневые полуботинки на шнурках… не мои, потому как такого у меня с собой точно не было. А значит, или дядины, или скорее, даже Пашины, если судить по элегантности вещей, подзабытой как-то уже в последние годы. Ох уж эта Марфуша! Улыбаясь, я принялся спешно одеваться.
Застегнув пуговицы на манжетах, одернул их и понял, что, а одежда-то мне великовата стала! Знать более упитанным я был до войны…
На кладбище мы ехали на бричке, на которой и привезли Алину из госпиталя. Возница, дядя Сеня, как она его называла, был мужчиной пожилым и по виду суровым, но начальницу похоже уважал, хотя и была она ему ростом по плечо, а по возрасту годилась в дочери. Все только охватывался он:
— Не трясет ли сильно, Алина Андревна? Давайте через площадь свернем, чуть подлиньше путь-то будет, но зато без пыли такой?
