Вот же я остолоп! Думал, рассуждал еще… но что взять с меня, взрослого одинокого мужчины? Как помыслить мог только, что образ жизни двух пожилых женщин, настолько отличен от моего понимания возможных между ними отношений?!
И хотелось мне… хлопнуть себя посильней по лбу, все ж недогадливость моя была беспредельна — с моей-то семьей они роднились близко, хотя по сути-то родственниками нам и не были, так ведь не просто так, а от одиночества! А потому догадаться о близости сестер, живущих вместе — лишь вдвоем уже лет десять, я мог вполне.
А потом мне хотелось… схватить тетю Аню, усадить ее поскорей перед собой и закидать вопросами, которые вдруг и сразу зароились, зажужжали в моей голове, словно пчелы в потревоженном улье.
Но я взял себя в руки и сначала терпеливо ждал, пока она распрощается со всеми, потом спокойно пил принесенный ею мятный чай и молча жевал подсунутую конфету, а главное, слушал то, что ей угодно было говорить. При этом, не перебивая.
Да, я сидел и слушал о том, как жилось им с Пашенькой в последние годы, как, не имея возможности видеть внуков часто, привечали нашу Маняшу, считая ее единственной отрадой своей, о том, что и не знает она, тетя Аня, теперь, как сможет доложить в письме Людмилке, о смерти матери …
Так что — да, сидел и слушал. Три дня сам догадаться и расспросить не мог, а теперь уж что?! Могу и подождать еще минут пятнадцать. А женщине не помешает выговориться…
Но, как ни странно, стоило соседкам, которые помогали с поминками, забрать со стола последние тарелки и уйти в дом, как тетя Аня сама оборвала свой не относящийся к делу рассказ и заговорила о том, что меня интересовало.
— Я ж понимаю, что при них, — она кивнула на дверь во двор, — лучше не стоит… Пашу ведь убили? — и пытливо посмотрела на меня.
Я смог только кивнуть на это.
— Ох, говорила я ей, что ни про молодого хозяина, ни про Любку, открыто говорить не след…
— Про какую Любку? — не понял я, о том-то, что это Александра Свешникова тетя Аня назвала молодым хозяином, я, в общем-то, догадался.
— Так про ту, что в вашем доме живет!
— Жиличка наша, Любовь Михална?! А она-то каким боком к этому делу относится?
— Дык она-то тоже Свешникова по батюшке, вот только не знаю законная ли она ему дочь? Мария-то Ивановна померла в аккурат тогда, когда Любка родилась. Так что уж и не знаю, успел Михал Ефремович с нашей Зойкой обвенчаться, аль нет…
— Успел… — ответил я, вспоминая последние записи «Часослова», — за пять дней до рождения девочки.
— Вот и хорошо, что дитё не в грехе родилось… только вот зная Зойку, не удивлюсь, что другой грех там все же был — больно уж вовремя представилась первая жена Михал Ефремыча. И если правильно помню, ведь совсем не старая она была… да и про болезни никакие вроде не слышали, уж Паша бы наверняка знала о таком…
Так, я совсем запутался…
— Подождите, тетя Ань, а с чего вы решили, что наша жиличка это та самая девочка и есть? У нее и фамилия другая, да и девочку нарекли именем Любава, а не Любовь?
Сказал и тут же вспомнил, как просила Люба тогда, в бане, называть ее Любавушкой… но ведь она в тот раз, еще несколько ласкательных имен перечисляла, так что, может просто совпадение?
Хотя… похоже, что нет — это-то подсознательно я как раз и уловил, когда читал последние записи «Часослова». И мне, человеку, работающему нынче в органах, пора бы уже вернуть себе подзабытые навыки — случайности и совпадения не откидывать, а принимать всерьез. Тут уж — да, стоит признать, что моя нынешняя профессия в этом отношении от разведки нечем не отличается..
— А зачем ей быть Любавой? — меж тем продолжала свою речь моя собеседница, — Имя-то слишком приметное, а Любовей пруд пруди. Ну, а фамилия… не знаю, может была замужем…
А ведь точно, женщины-то при замужестве берут фамилию супруга… а со мной, как видно, в очередной раз сыграло злую шутку мое чисто мужское отношение к жизни и соответствующий ему менталитет. Вот если б я, хоть раз, сам задумался о женитьбе и вник во все проистекающие из этого последствия… а так, знать-то знаю, но даже в ум такие вещи не буру.
Пока я в очередной раз давал себе мысленного подзатыльника, женщина вела свой рассказ дальше:
— Нас она, конечно, не признала… но мы так подумали, что не захотела просто. Что ей со старыми тетками валандаться? Она ж начальство большое… считай, хозяйка всей слободе. А то, что это наша Любка, мы с Пашей углядели сразу, как только в первый раз увидели ее у вас. На мать она очень уж похожа, и не только лицом и фигурою, но и повадками своими гладкими. Та тоже ходила, руками водила… чисто, вон, Мурка моя… — и тетя Аня кивнула, на вылизывающуюся недалеко от нас на скамье трехцветную кошку, — А когда голос ее услышали, так и последние сомнения у нас отпали — это у них с матерью от бабки, тетки нашей с Пашей, Настасьи. Та как заговорит, так все мужики шалели…
Я же понимал, что уж после таких объяснений не признавать, что говорится это о Любе, было бы совсем непростительно с моей стороны, потому как по рассказу выходила точно она, Любовь Михайловна Зарич, и именно такой, какой я ее знал.
— Но нас племянница не признала… да-а, — все продолжала свою мысль Анна Семеновна, — да, впрочем, и брат ее не захотел с нами знаться, хотя вроде и не начальство он… никому мы с Пашей не нужны были…
— Это какой брат, Свешников? — не совсем понимая, с какой стати и от него ожидались родственные чувства.
Но тетя Аня посмотрела на меня удивленно:
— Дык нет же! Он-то с чего? Он Любе родным по отцу приходится, а я говорю о другом, что двоюродным по матери — Володе Лачковском!
— Он что, тоже вам родственник?! — в очередной раз недоуменно поразился я.
— Так я ж говорю — брат Любе, а нам племянник, — обстоятельно объяснила мне непонятливому женщина.
Вот, это наверное то, о чем раньше бы сказали: «Пути Господни неисповедимы»… негоже мне так изъясняться конечно, но вот простое «в жизни случается всякое» к этой ситуации не подходит никак.
— Тетя Ань, а можно по порядку? А то запутался я совсем что-то.
— Отчего ж нельзя-то? Можно…
И она начала рассказывать, обстоятельно и подробно.
Возможно, все эти знания о том, кто, где и когда женился, расходился и от кого рождались дети, мне и не нужны были… и, что уж греха таить, в большинстве своем оказывались не интересными, но я молчал и слушал не перебивая, потому как надеялся, что посреди всего этого, вдруг опять невзначай, да всплывет неожиданная, но нужная информация. Собственно, так и произошло, и мое терпение в очередной раз было вознаграждено.
А все началось давно, в те далекие годы, когда Анне Семеновне года три было, а ее сестра Павла и вовсе не родилась еще на свет. Так вот, у них была тетка, та самая Настасья с чарующе-бархатным голосом. Девицей она была бойкой и не то, чтобы гулящей, но разбитной — привыкла, что парни вокруг нее хороводятся, а сама она первая красавица на всю слободу.
