А тот, после извинения и последовавшей за ним паузы, заговорил опять:
— Пойду я, Алына Андрэвна, проверю нашу пациентку — как она там после операции…
И я услышал стук закрывающейся двери.
Тут ко мне склонилась Марфа, и, увидев мои открытые глаза, воровато обернулась, а потом… поднесла кулак к моему лицу и тихо сказала:
— Вот только помри у меня, Колька! Я ж, как в детстве, хворостину возьму! — потом шмыгнула звучно и тем же кулаком, что только что совала мне в нос, вытерла свой, явно припухший.
Ревела что ль? Значит, жалеет, а потому можно и попросить:
— Воды… — правда голоса своего не услышал, но Марфуша поняла и так.
— Пить захотел? Это хорошо! — подсунула мне что-то под голову и принялась поить с ложечки.
А меж тем, в противоположном углу от нас — возле двери, разговаривали моя невестка и старый врач:
— Алин, я вот тебе, что скажу, — тихо втолковывал собеседнице Арсений Маркелович, — послушай старого человека, девочка. При Геворге я говорить не стал, он нездешний и наших местных заморочек может не понять. Но свезла бы ты зятя своего к нашей Агапихе. Ты-то знаешь, что она бабка мудрая, может, чем и поможет ему. Да я даже уверен в этом — сейчас от ее травок всяко пользы будет больше, чем от простого лежания здесь, в госпитале.
— Да, — кивнула невестка, — я тоже об этом подумала… да и не остается нам более ничего, потому что, просто ждать и ничего не делать, я не сумею…
«— Вот и мое время пришло познакомиться с этой вездесущей бабкой…», — как-то обреченно подумал я, а возразить у меня, понятно, что не получилось бы…
Алина махнула рукой Марфе, подзывая, и та подошла к ним с Арсением Маркеловичем, потом невестка шепнула ей что-то и та вышла сразу из комнаты. Сами же они опять о чем-то заговорили, но теперь настолько тихо, что я уж не слышал ничего. И вот под этот тихий шепот, похоже, что заснул…
Хотя нет, скорее провалился в забытье снова — очнулся-то я от того, что меня ровно потряхивало под звук копыт, да и дышалось слишком легко, как в госпитале, наполненном разными, в большинстве своем, тяжелыми, неприятными запахами, не дышится никогда. Открыв глаза, понял, что меня в телеге куда-то везут, а вот как выносили, грузили — не помнилось совершенно.
Впрочем, куда везут, я вспомнил сразу — к бабке Агапихе на лечение. Везут — да-а, меня не спрашивают… и сил противостоять этому у меня нет. Собственная беспомощность убивала похлеще физической слабости и я, обреченно воздев глаза к небу, вынужден был принять решение других.
Надо мной раскинулось небо — бархатное в своей мягкой черноте. Луны на нем уже было не видно, но вот звезды сияли по прежнему крупные — близкие, казалось, руку протяни и достанешь парочку. Воздух, как и отметилось в первый момент, был напоен ночной свежестью, по-летнему ласковой, и полнился он запахами хвои, пожухшей травы, речной воды и где-то, совсем издалека, веяло вроде навозом.
Но естественно, тянуть куда-то руки у меня сил опять не нашлось, да и головой ворочать тоже. А потому, чтоб осмотреться по сторонам, я мог лишь слегка косить глазами, надеясь при этом, что эти мои потуги еще и головной боли мне не принесут.
Справа было все то же небо, простор поля или луга… я не разобрал… а вдалеке, еще более черная на фоне отдающего угольной синью неба, темнела полоса леса. Хотя, возможно, это уже заря загоралась и первым своим, пока еще слабым светом, просто разделила небесную черноту с лесной.
Я повел глазами влево. Там, спиной ко мне и свесив ноги с телеги, покачиваясь в такт движению, сидела Алина. Где была Марфа, я не понял, возможно, что и осталась в госпитале.
— Аля, — позвал я и мне это, как ни странно, удалось… правда, называть ее так, я себе никогда не позволял, это было всегда обращение к ней только Пашино, но думаю, что пока и мне такое с рук сойдет.
Невестка обернулась резко, увидела, что я гляжу на нее, улыбнулась счастливо и, подтянув ноги, уселась ко мне лицом.
— Ты как себя чувствуешь? — спросила она, и ласково убрала со лба мои волосы.
— Да вроде не помер пока, — попытался я пошутить, а заодно и выговорить подлиннее фразу.
И ничего — получилось. Слабо, жуя слова, но все ж я мог теперь разговаривать. И тут я вспомнил:
— Что с Любой?
— Вот, в себя только пришел, и сразу за эту… — проворчал голос «потерянной» Марфуши откуда-то из-за моей головы, видно это она правила лошадью.
Но на вопрос Марфа не ответила, а Алина, промолчав вовсе, отвела глаза и посмотрела куда-то в поле.
— Она что…
— Да жива она, думаю жива…
— А ты что, не знаешь?
— Почему не знаю? Знаю… — как-то отстраненно ответила невестка.
— Ты не хочешь об этом говорить? — понял я — Почему?
— Потому, Коля, потому, — припечатала невестка.
— Алина! Ты же врач, ты должна была ее лечить, а потому и быть в курсе…
— Не должна, — перебила меня Алина, — Я из дома из-за тебя пришла, и ее уже тогда оперировали. А там два врача было, третьему просто негде встать… так что, ею занимались другие, — ответила она все-таки, но как-то так это получилось, что сложилось впечатление, что она просто отмахнулась от меня.
Сил выяснять что-то сейчас не было, а потому пообещав себе вернуться к этому вопросу позже, я спросил о другом:
— А с кем Маняша, если вы обе здесь?
— Вот, только сейчас о ребенке вспомнил… — это понятно, опять бурчала Марфа.
Но Алина улыбнулась и ответила вполне спокойно:
— Да с Мишкой же, с кем еще ей быть? Я уходила, так она спала вроде спокойно. Я там капелек Мише оставила, чтоб дал, если вдруг проснется.
Тут мы въехали в какую-то деревню и, будя всех собак, покатили по ней. Псы расходились в брёхе все громче, и Марфа принялась понукать лошадь, стараясь быстрее добраться туда, куда мы ехали. Нас, соответственно, затрясло сильней, и разговаривать стало совсем невозможно.
А нужное подворье оказалось последним по улице — за ним я следующего дома не увидел, а вот буйные заросли молодого березняка, даже в темноте проступали заметно. Алина спустилась с подводы и прошла в калитку. Собака, что так же, как и остальные остервенело лаяла, когда мы подъезжали, стоило невестке дойти до крыльца, сменила гнев на милость и принялась радостно повизгивать. Знать признала ее.
А потом пес и вовсе унялся, так что скрип открываемой двери я расслышал прекрасно, затем зазвучали тихие голоса… приблизились к нам. И вот уже Алина говорит кому-то:
— Вот, Алена Агаповна, брат моего мужа, Коля.
Глядишь ты, Алена Агаповна она… была когда-то Аленушкой чей поди, а стала… нет, не Бабой Ягой. Старушка, что теперь с интересом разглядывала меня, как некую диковинку, была вся какая-то благообразная — светленькая, маленькая, с добрыми глазами в лучистых морщинках вокруг.
