— Эка тебя разобрало, — вроде даже удивилась женщина, — так не буду давать тебе сонную траву, раз так уж не хочешь. Поправляешься ты хорошо… но вот домой тебе еще рано, — под конец припечатала она, несвойственным ей твердым тоном, — Давай вот, поешь. Я жидкой кашки тебе на молоке наварила.
— Алена Агаповна, я не буду ничего есть, вдруг вы туда чего под…
— Я старый человек, Коля. А потому раз сказала, что не будет сонной травы, то и обманом поить не стану, — укоризненно попеняли мне.
Я осознал — кашу съел, да и травки все выпил. Но действительно, в сон не сморило меня, и я провел вечер, перебирая старые газеты довоенных времен. События, упомянутые в них, нынче казались почти не реальными, как будто пришедшими из другой какой-то жизни, и почему-то, немного даже раздражали. Так что, правда, может лучше бы продолжал спать, как сурок?
А ночью мы проснулись от лая Барбоски. Пес под окном заходился рыком и рвался с цепи. Я приподнялся, и даже сумел сесть, но вот Алена Агаповна оказалась быстрей и вышла в комнату в накинутой прямо на рубаху шали и с зажженной керосинкой в руке.
— Лежи, наверно кто-то заболел. Ко мне так часто приходят, — махнула она мне рукой и вышла к уличным дверям в сени.
Потом послышались какие-то возгласы, шум, как будто кто в сапогах протопал, и в дверь за Аленой Агаповной вошла… Люба.
Одета она была странно. Я-то, привыкший видеть ее в добротной и красивой, чисто женской, одежде, был немало удивлен ее видом. В брезентовой грубой куртке, явно с чужого плеча, таких же простых штанах, и тех самых сапогах, что протопали по гулким доскам пола, она выглядела как-то несуразно. И главное, в руке она держала пистолет, при этом, еще и наставляя его на хозяйку дома.
— Ты, Агаповна, — жестко сказала Люба старой женщине, — иди в кухню и сиди там тихо, нам с Николаем следует поговорить. Лампу оставь здесь.
— Люба, прекрати, — прикрикнул уже я на нее, — как она там без света…
— Ничего, Коль, у меня там свечка есть, не волнуйся, — тихо сказала Алена Агаповна и скрылась за печью.
Я сел повыше, не желая представать перед Любой совсем уж лежачим больным.
— Ты зачем здесь? — спросил я и кивнул на пистолет в ее руках, — Тем более, с этим.
Она покрутила оружием перед собой… если я правильно понял при таком свете, то почему-то немецким Вальтером, наверное, из трофейных:
— А без этого я теперь никуда! — хмыкнула она, а потом приблизилась к постели и протянула руку к моему лицу.
Уж не знаю, что она собиралась делать, может погладить или просто коснуться, но я отмахнулся. Люба опять усмехнулась, но в глазах ее промелькнуло сожаление, которое я увидел достаточно явно в такой близи. Пистолет, кстати, точно оказался Вальтером.
— Тебя оказывается Сивый тоже хорошо задел, — сказала она, — я думала ты давно дома. Но когда зашла сегодня, то поняла, что тебя там нет. Ну, ничего, Марфа мне все рассказала.
Так, эта зараза, похоже, и Марфуше грозила пистолетом!
— Так зачем ты меня так усердно искала?
— Сейчас расскажу… раз уж нашла.
Женщина взяла стул и села, закинув ногу на ногу. Куртку она скинула, открыв под ней блузку из тех, что более привычны ее виду были — из легкой, наверное, дорогой ткани, с какими-то оборками и совершенно не подходящую теперь к остальной одежде. Но, под этой тонкой блузкой стала заметна и повязка, четкой, пережимающей полосой проходящая по талии. И я не удержался, спросил:
— Как ты ходишь? Ты ж помирала три дня назад?
— Да все благодаря тебе, Коля. Когда Сивый выхватил нож, это вышло неожиданно… и я сильно испугалась в тот момент, прям оторопь взяла от осознания, что вот сейчас, в сию ж секунду будет — все! А потом ты заорал, и я пришла в себя, дернулась, чтобы бежать оттуда. Но не успела… ну, так и Сивый тоже, он ножом-то ткнул, но достал слегка, — тут она замолчала и нахмурилась, как будто что-то вспоминая, — Георгий сказал, что только какую-то жировую ткань задело, а кишки вроде целыми остались… я как-то так его поняла.
— Так что ты хотела? — я вернул разговор к началу — пожаловалась сама, пожалела меня и на этом хватит.
— А хотела я… тебе помочь и заодно за себя отомстить. Тебе мой наряд, не кажется странным? — и она указала подбородком на свою брезентовую куртку, лежащую на другом стуле.
Я промолчал.
— Так вот, уезжаю я, совсем. Не даст мне жизни Сашка. У него, чей и кроме Сивого умельцы имеются… да и вы, в отделе, думаю, уже кое-что про меня знаете. Ты ведь знаешь, кто я, Коля? — последний вопрос она задала вкрадчиво, внимательно следя за моим лицом.
— Любава Михална Свешникова, — спокойно ответил я, не став скрывать своих познаний.
Она зло прищурилась.
— И что еще ты знаешь?
— Много чего, и не только я, — пожал плечами, — знаем, что Сашка, это Александр Свешников — твой брат, и он же Алексей Мурзин, бывший начальник стройки. Знаем, что тех рабочих он убил, устроив обвал, после того, как не нашел в складских подвалах клада вашего отца. А теперь, сколотив банду, вернулся и продолжает его искать.
— Да, много вы знаете, даже больше, чем я ожидала… — и растерянно замолчала.
— Я вот только не пойму, а каким боком ты к этой истории, кроме того, что ты родственница? — спросил я, не желая ждать, когда она очухается, — Ведь ты же первый секретарь райкома, а на такую должность первого попавшегося человека не назначают. Кстати, а Лачковский, действительно тебе двоюродный брат?
Теперь Люба пожала плечами:
— Не знаю, честно. Мне говорили, что брат, и разыгрывал он роль достаточно неплохо. Но с другой стороны, он, хоть и светловолосый, совершенно не похож ни на бабушку, не на ее мужа, фотографии которого я видела не раз. Любил он, знаешь ли, фотографироваться с молодой супругой, гордился ею, как призовой кобылой, а то, что она ненавидела его, знать совершенно не хотел! — последнее произнесла резко, но как-то сразу отпустила злость и продолжила вполне спокойно: — Впрочем, с Володей — все может быть, возможно внешность он просто взял от матери… А то, что меня назначили первым секретарем в это захолустье, — она поморщилась, — так тоже надо за это Сашку благодарить.
Она встала, подошла к столу, на котором стояла банка с водой, понюхала ее и, поняв, что та чистая, налила в стакан. Хлебнула, вернулась на свой стул.
— Нашел он меня году в 30-м. Я тогда как раз работала в горкоме комсомола… не так чтоб высоко — курировала ячейку на одном из заводов. Хотя… мне и возрасту-то было… но я уже к тем временам ума набралась и знала, где можно добыть хлеб с маслом в этой стране, — ухмылка ее, сопровождающая последние слова, была презрительной и высокомерной.
А я, слушая ее, едва удержался, чтоб не передернуть от омерзения плечами. Люба же, видно не замечая моего настроения, продолжала говорить в том же, пренебрежительном ко всему тоне:
