А когда уже шли бои в тех краях, тюрьму или разбомбили, или немцы, в тот момент стоявшие рядом, выпустили всех сидельцев, ища средь них недовольных и готовых служить новой власти. Люба о тех событиях знала мало, они ее не интересовали, так что она пожимала плечами и говорила только, что именно тогда брат и сколотил банду. Главное, что он вспомнил об отцовских сокровищах и решил опять начать их добывать. При том, помня о сорвавшейся попытке, Свешников в этот раз подготовился еще основательней.
Так что, в Бережково «вернулся» Владимир Лачковский сначала, прижился здесь, заимел знакомства и конечно познакомился сам с Любой, а за одно передал ей «привет». А уж к весне прибыли и все остальные.
Ей же, как и раньше вменялось в обязанность добраться до «Часослова». Она сделал. В канун Первомая принялась искать в архиве имена тех, кто до революции еще в рядах партии не был, но уже работал на верфи и весьма сочувствовал делу рабочих, чтоб, вроде как, и этим люде не забыть к празднику от парткома выписать поощрение. Несколько раз ходила в архив, сидела там по полдня… изучая старую книгу Свешниковых. Но, как и я, ничего в ней не нашла.
А Александр не поверил. Да и ребятки его начали к тому времени ворчать, что, дескать, насиделись уже в лесной сторожке, хотелось бы к людям, к делам поближе. В слободу-то, где все друг друга знали, Свешников их с такими рожами не выпускал.
В общем, не надеясь больше на Любу, он принялся решать вопросы радикально.
Разбили его парни бабкин памятник на могиле — вроде ж в той статуе подсказка была, но измолотив ее на мелкие куски, ничего не обнаружили. Собственно, по плану на хулиганство собирались списать погром, для того и разносили соседние надгробия, а сторож, прибежав на шум, им просто под горячую руку попался.
С библиотекой и вовсе случайность вышла — Лачковский давно Мироновича спаивал, благо по соседству жили и тот от дармовой рюмки никогда не отказывался, и даже ключи у него добыл и сделал копии. Но когда пошли брать архив, то дедок почему-то именно в ту ночь почти не пил и вышел к ним, когда уже в подвал входили. Впрочем, с лестницы действительно сверзился он сам.
Но вот когда в отделе поняли, что и это убийство, то насторожились сильно. Да еще Володя Сергеев возле Любы крутился. В общем, было решено и его убрать.
А вот что он успел накопать по банде брата, женщина не знала действительно, потому как сегодня-то вполне могла и рассказать. Чей я лежу почти неподвижно, она при оружии, так что для нее никакой опасности нет. Но, видимо, действительно не знала…
К этому моменту я понял, что ничего нового я, похоже, так и не услышу, а потому прервал ее рассказ о том, как ради развлечения своих парней Саша устраивал ограбление. Тем более, кто и как конкретно помогал на пристани, Любе тоже было неизвестно.
— Расскажи мне то, чего я не знаю.
— Так я тебе все подробно рассказываю… — вроде даже растерялась женщина.
— Так именно, что это подробности, а в общем мне давно известно! — получилось достаточно резко.
— Вот зачем ты так, Коля… я к тебе со всей душой, а ты… неужели тебе тогда было плохо со мною? — дернула бровью, потянула губы в ленивой улыбке.
Но после ее откровений, которые она, похоже, выдала невзначай, меня ее ужимки как-то не взволновали.
— Хорошо, — тем не менее, признал я, — но, понимаешь ли Люба, в отношениях это не самое главное, и без многого другого ценности большой не имеет — пришло, ушло, потешило и будет…
— Да ладно?! — вполне искренне удивилась она, — Вам мужикам, по-моему, другого ничего и не нужно! Сколько помню, ребенком еще была, все тяните ко мне свои руки! — она передернула плечами и добавила с презрением, — Но я быстро научилась находить в этом выгоду для себя! Вот, вы теперь, где у меня! — потрясла сжатым кулаком передо мной, а потом, прищурив зло глаза, выдала: — И ты Коля, как и все, оказался слаб! Поманила — побежал как миленький! Твой братец хоть до последнего так и не сдался, скулил, глазки пялил, но за свою супружницу цеплялся! Наверное, зубами…
А увидев мое пораженное лицо, с издевкой спросила:
— Что, больно Коля?
Больно. Но не за себя — я-то что, переживу стерву, не впервой. А вот за брата, за Алину, ну, и за Марфу, конечно тоже, которая в устроенном этой сволочью гадюшнике жила, вот за них действительно больно. Вот теперь-то мне стало понятно, почему женщины в нашем доме, так не терпели Любу…
— Ты зачем в семью-то лезла, да ты же в ней, считай, жила?! — все ж не удержался я и воскликнул.
— Ой, да что то за ценность такая — семья?! Пф, — она махнула рукой, — пустота! Вон, и у меня была вроде! Родители бросили, как только прижало, бабка померла, не вынеся трудностей, брат, тот и вовсе подослал убийцу, когда стала не нужна! Я сама выживала, как могла! И выжила, да еще получше многих устроилась! Вон, когда сюда перебиралась, в газете писали обо мне — героиня, сама поднимать советскую деревню едет! Идейной меня называли, гордостью партии!
— Ну да, ты ж не такая, — хмыкнул я, — тебе богатство подавай от батюшки купца.
— Что ты понимаешь?! — взвилась Люба, — Твой дед, как я слышала, разорился, тоже слабак был, чей поди! Деньги еще никому не мешали! Но вот сама идея — каждому по способностям, каждому по труду, мне между прочим, близка очень!
— Ты б тогда хоть лопату заимела, чтоб было чем откапывать отцовские деньги! — уже в голос хохотнул я.
— Ты не понял! — она, кажется, разозлилась ни на шутку, вскочила, зажав живот, — Ты не представляешь, из какой дыры я поднялась до парткома! Бабка дом материн продала сразу, как в городе беспорядки начались, и купила квартиру, а на оставшиеся деньги она рассчитывала прожить несколько лет! Но они постоянно обесценивались, менялись, и через год от них ничего не осталось! Потом ушли и драгоценности, что у баушки остались от мужа и надаренные матерью. А вскоре к нам, в нашу большую квартиру, по программе уплотнения еще и народ подселили — каких-то рабочих с завода! Грубые грязные мужики, толстые бабы, вечно визжащие дети! А потом бабуля померла, и я осталась одна! Мужики, как выпьют, зажимать меня принимаются — прямо на общей кухне, не таясь! А их жены потом ко мне в комнату ломятся, и обзывают шалавой малолетней! А там и детдом забрезжил. Но что-то проваландались службы… им-то тоже дела до одинокой девки не особо было, я ж не бродяжничающий пацан — жилье есть, в школу хожу, на крохи какие-то перебиваюсь. А я тогда продавала уже не драгоценности, а все, что в квартире от лучших времен оставалось — вазочки, чашечки фарфоровые, салфетки расшитые, мамины вещи, которые бабушка из дома на память перевезла. Хорошо, в школе как раз представили к комсомолу, а в райкоме комсорг глаз на меня сразу положил!
Она говорила быстро, доказывая и злясь, давясь словами и не спуская с меня лихорадочно блестящих глаз.
Стало ли мне Любу жалко? Наверное, да. Никому такой юности не пожелаешь. И мне, в общем-то, в том же возрасте оставившего родительский дом, разница в наших положениях была очевидна. Где бы я ни был, но всегда точно знал, что тот дом у меня есть и меня в нем ждут. И семья есть — отец с матерью, сестра со своими, те же, здешние — слободские. Только обратись, как поддержат и помогут сразу. Не то, что б в моей жизни возникала ситуация, когда я обращался за той помощью, но вот само знание об этом имелось и уверенность непоколебимая, что моя спина прикрыта, и кому-то до меня дело есть всегда.
