— Моего имени нет в Книге жизни.
Хотя я и не поняла, что он имеет в виду, но ответила:
— Не глупи. Есть, конечно.
— Нет, ты просто не знаешь: когда меня вытащили, я был на полпути в ад. А меня оттуда выдернули и, будто пружиной, закинули обратно, в это здание. — Он стиснул мое запястье. — Из меня чуть дух не вылетел.
— Джереми, ты не попадешь в ад. — Сыну явно было не до задушевных бесед, и к лучшему: мне тоже особенно болтать не хотелось. — Ничего страшного не произошло: накачался вчера веселящей дури на вечеринке, а теперь пришел черед расплачиваться. Такая дрянь здорово башню сносит.
— Давай о чем-нибудь другом поговорим.
— Легко.
Мы оба чувствовали себя по-дурацки. Парень спросил:
— Кстати, ты думала эти годы, что скажешь мне при встрече?
— Конечно. А ты?
— Ну…
В палате снова стало тихо; на этот раз мы оба испытали облегчение. Я сказала:
— Насколько я поняла, обойдемся без речей.
— Слишком сентиментально получится.
— Что верно, то верно.
— Мне и так уже гораздо лучше.
Я поинтересовалась:
— А как ты меня разыскал? Я не один год пыталась тебя обнаружить — все безрезультатно. Правительство у нас такое упертое, когда дело касается опеки…
— Хм, любую информацию выудишь, если спишь с кем надо. Сам удивляюсь. — Он так запросто рассуждал о подобных вещах, точно речь шла о домоводстве.
— Наверное.
— Из меня получился бы неплохой шпион.
— Да уж; я за четыре года ни разу не заметила слежки. Ты когда последний раз заправлялся?
— В смысле, едой?
— Ну не бензином же. Конечно, едой.
— Вчера перехватил кусочек пиццы за девяносто три цента. На завтрак.
Столь необычная цена — изобретение местных коммерсантов; с налогом выходит ровно доллар.
— От пиццы столько же проку, как от жареного бинта.
— Я свистнул упаковку сыра в супермаркете на Дэви-стрит.
— А какое это отношение имеет к нашему разговору?
— Самое непосредственное. Сыр в пиццерии — настоящая валюта; главное, чтобы упаковка была цела. Угостят бесплатно; может, еще и пять баксов дадут.
— Ты не боишься попасть в полицию за пять баксов и кусок разогретого в микроволновке пластыря?
— Да не суетись. Если за руку поймают, тогда на выбор две схемы: либо тебя сдают копам, либо щелкают на «полароид» с этим несчастным куском сыра. Почти все его тырят. А потом просто запретят там снова появляться — и дело в шляпе. У них вся стена обклеена наглыми рожами, и везде сыр. Так что полицейское досье мне не светит. Максимум — ритуальное унижение.
Эта история вызвала у меня неподдельный интерес, о чем я не преминула сообщить:
— Спорим, я кое-что про тебя знаю.
— Что же именно? То, что я кажусь тебе уличным отребьем?
Я вздохнула.
— Хм, Джереми. Напомни, может, я что-нибудь путаю? Наркотики, передозировка, чулки-сеточки, кража сыра…
— Я раньше был отребьем.
— Ну ладно, пусть.
— Только я уже несколько лет не бродяжничаю.
— Приятно слышать. — Я задумалась. — Так, значит, можешь, если захочешь? В смысле, завязать?
— Да. Во всяком случае, мне так казалось до вчерашнего дня. Меня подруга нарядила для шоу Роки Хоррора. Ее Джейн зовут.
— Доктор так и сказала.
— Тайсон? Бог ты мой, ей давно пора под капельницу с морфием, а потом запереться на выходные со спортсменом-теннисистом. У нее с работой явный перебор. Это сразу в глаза бросается.
— Тут ты, пожалуй, прав.
— А лицо почему опухло?
— Зубы мудрости удалила четыре дня назад.
— Больно?
— Да нет, меня всю обкололи.
— А как насчет поделиться заначкой?
— Ни за что! — Я изобразила негодование.
— Попытка не пытка.
Тут я поинтересовалась самочувствием Джереми. Он смолк. Я окликнула его:
— Э-эй.
Парень погрузился в себя. Так вот, запросто: взял и померк.
— Джереми? Невероятно. Тебе плохо, лежишь больной, а мы рассуждаем… про какой-то дурацкий сыр. Глупо. Прости меня.
Он сжал мои пальцы. И как давным-давно, на железной дороге, когда я вцепилась в корзину с ежевикой, я даже не заметила, что все это время мы держались за руки.
— Может, позвать сестру?
Сын покачал головой: «нет», да так энергично, что я удивилась.
— Слушай, что происходит? Давай выкладывай.
— Все плохо. Из рук вон плохо.
— Ты про что? Про ту темень?
— Нет. Про свою жизнь. Где я только не побывал.
— А-а, дело в семье… Или их было несколько?
— Это еще полбеды. Временами меня уводят картины.
— Как понять, картины?
— Знамения. Те, что являются людям незадолго до конца света.
«О Господи, не успеешь оправиться от одной неожиданности, тут же другая — с пылу с жару».
— Горящие киты выбрасываются на берег; маргаритки разбиваются, словно стекло; мешки денег вымывает прибоем; деревья, которые сдуваются точно воздушные шары…
Я заподозрила, что он еще под кайфом, но Джереми сам догадался:
— Меня не глючит. Все уже прошло.
— Джереми, я не религиозна.
— Я могу бежать… мы можем бежать, да все равно скрыться не получится.
— От чего?
— От воли Всевышнего.
К подобному повороту я оказалась не готова и просто смолчала.
Он продолжил:
— Я прокаженный. Мне нужен мессия прокаженных. — Он взглянул на меня. — Как у Дэвида Боуи
[2]
.
— А-а, Зигги Стардаст. Как же, как же. Он взглянул на зашторенные окна.
— Этому падшему миру настанет конец. Я хотя бы увидел, каким он был до заката.
— Наверное.
— Знаешь, иногда она так прекрасна… в смысле, Земля.
— Послушай, Джереми, я… хм, я не такая, как ты. Мне тяжело воспринимать красоту. — Парень, вероятно, так же одинок, как и я. Может, одиночество сидит в генах. Не исключено, однако, что он в своем изгнании ярко сверкал, а я вяло мерцаю, как негодная флуоресцентная лампа.
