Только что навестила некая госпожа Гринуэй, сотрудница канадского правительства; интересовалась, устраивают ли меня условия содержания в тюрьме. Пока это единственный человек, с которым мне разрешили пообщаться.
— Устраивают? Да я бы с радостью здесь поселилась.
— Не надо ерничать, мисс Данн. Я здесь для того, чтобы с вами обращались надлежащим образом.
— Я не ерничаю. Меня здесь все устраивает. — Я не стала распространяться о своем твердом убеждении: людской презренной породе столько с рук сходит, что мы заслуживаем куда более сурового наказания.
Госпожа Гринуэй промолчала — было ясно, что она больше не сомневается в моей серьезности. Мы сидели в белой комнате кубической формы с единственным окошком размером с игральную карту. За стенами тюрьмы стояла ночь. Я пристально разглядывала пол, разыскивая потертости, пятна, любую грязь с намеком на биологическое происхождение, однако не заметила ничего.
— Мисс Гринуэй, окажите любезность, объясните, почему меня держат в тюрьме?
— Ох, не надо об этом…
— Нет, правда.
Она взглянула на меня, как на идиотку.
— А вы сами не догадываетесь?
— Нет.
После многозначительной паузы мисс Гринуэй снизошла до комментария:
— Я не уполномочена сообщать вам какие-либо сведения: это не в моей компетенции.
— Как скажете.
Она была явно раздражена.
— Вы хотите сказать, что действительно не имеете представления, за что вас арестовали?…
— Я должна повторить? Нет, конечно.
Мисс Гринуэй начала терять терпение.
— Я должна связаться с кем-то из вашего окружения. У; вас есть родные, друзья?
— Друзей у меня нет. — Я подумала о родственничках. Если близких поставят в известность о случившемся, будет страшная сцена, скандал, которого легко избежать. — У меня есть брат, Уильям. Он много ездит по делам фирмы. Позвоните ему на мобильник. Хотя жена у него — дура, и поэтому ни вам, ни мне от ее вмешательства легче не станет.
Я продиктовала номер Уильяма и поинтересовалась дальнейшим.
Собеседница пожала плечами. Она явно прикидывала, как бы не оплошать.
— Утром кое-кто придет с вами пообщаться.
— И мне объяснят, за что задержали?
— Этого я сказать не могу.
— Господи Боже ты мой, мисс Гринуэй, я же не маленький ребенок. Вы прекрасно осведомлены о том, что произошло в аэропорту — сейчас об этом, наверное, на каждом перекрестке твердят. Для таких действий должны быть серьезные основания.
— Мое служебное положение не позволяет вести подобные разговоры. Простите. До свидания.
Она ретировалась с деловитостью Донны. Рада признаться, что ни страха, ни сожаления из-за ее стремительного ухода я не испытала. В тюрьме для человека перестают существовать «если бы, да кабы» и прочие превратности жизни, каждая его минута продумана и расписана, ему не о чем волноваться; тюрьма — нечто противоположное свободе, и тем не менее тоже сбрасывает с людей оковы. Впрочем, не знаю, мне ли судить.
Во время беседы с мисс Гринуэй я разглядывала пятачок ночного неба в окне — и, наверное, поэтому меня вдруг стало клонить в сон. Спокойной ночи.
Словами не выразить, как сын переживал, что у него прекратились видения. Когда Джереми возвращался с небес на мой диван, то, если его не бил озноб, мы вместе выворачивали наизнанку рок-гимны или просто убивали время перед телевизором, просматривая бессодержательные дневные программы.
Мы старались не поднимать больную для Джереми тему: время. Жизнь не бесконечна, а ему было отпущено меньше других. Трудно расстаться с жизнью, даже если она не больше, чем привычка.
Иногда мне кажется, что видения — способ оказаться в будущем, которого ты скорее всего не увидишь. Те, кому грезится апокалипсис, просто не представляют себе жизнь после смерти. И если им придется покинуть этот свет, они готовы забрать с собой весь мир.
Учитывая вышесказанное, несчастные фермеры все-таки затронули некие струны моей души. Как-то раз я наведалась в библиотеку и взяла для Джереми несколько книг по сельскому хозяйству. Задумка ерундовая, зато сын оказался на седьмом небе.
— Я вечно попадал в фермерские семьи, но мне никогда не давали работать на земле. Забавно, ведь это занятие я наверняка бы полюбил.
— Правда?
— О да. Мне бы парочку акров, я бы бросал в землю семена, смотрел, как они растут, цветут, плодоносят, а осенью обращаются в почву — и как бы я был рад!
— И ты бы нисколько не скучал по городу?
— Вряд ли.
— И не наскучило бы?
— Какое там! Когда твоя жизнь зависит от растений, всегда думаешь на год вперед. Наверное, поэтому я все время фермеров вижу: у них другого выбора нет, как только верить в будущее.
Признаюсь честно, я не понимаю прелести работы на земле — слишком однообразно. Хорошее, грамотно устроенное хозяйство обречено веками оставаться одним и тем же. Прямая противоположность путешествиям во времени. Представьте: трудиться не покладая рук — и все зачем? За этим нет идеи, нет «Эврики!». Производство еды целыми днями, днями, днями… И погода.
Джереми мечтательно произнес:
— Да, вот бы стать фермером…
Я помалкивала. Вспомнилось застолье на Пасху, когда мы собрались всей семьей. Уильям хорошенько поддал и пустился в разглагольствования на тему будущей профессии своих протравленных телевидением крысенышей.
— Только неудачники принимают серьезные решения в момент кризиса. Чесаться надо раньше, когда внешне все благополучно. Смотришь: выпал краткий период затишья — двигайся, подтянись на следующую ступеньку.
Как видно, Уильям уверен, что страдания меняют человека не в лучшую сторону. Я не согласна, однако предпочитаю держать рот на замке.
Теперь, видимо, уже утро. Понятия не имею, сколько я проспала. Какая жестокая выходка фортуны — запереть измотанного перелетом и сменой часовых поясов человека в помещении, где невозможно определить, который час. Попробую вычислить, какое теперь время суток по количеству сахара в еде, которую будут просовывать через дверь. Ударная доза сладкого — значит, утро.
От нечего делать продолжу путевые заметки.
Итак: приземление.
Когда мы снижались над аэропортом, все было на первый взгляд нормально. Я волновалась перед повторным прибытием на европейский материк и, как любой турист, без устали вытягивала шею, пытаясь разглядеть расстилающийся под крыльями мир. В отличие от пейзажей Северной Америки европейские ландшафты, если смотреть на них из иллюминатора воздушного судна, похожи на аккуратно вычерченные карты.
Спускаясь по трапу, я сразу поняла, что во Франкфурте стоит немилосердная жарища. Вскоре стало ясно, что кондиционеры в терминале работают в весьма экономном режиме.
