– Вы только не кричите, пожалуйста, – попросил Янис даму, оглядываясь на соседний дом.
– А, – словно специально еще громче закричала женщина, – так ты от Женьки нашей, – видимо, именно сейчас в ее голове пазл сложился, и появление голого мужчины на дереве из паранормального события превратилось в очевидное. – Так ты чего сразу не сказал! – продолжала хохотать она еще громче.
– Тише, прошу вас, – умолял Янис, – я и так здесь на ветке как на витрине перед их окнами сижу.
– Боишься, – отсмеявшись, сказала она. – Правильно делаешь. Русик у Женьки, он такой, чемпион мира по боксу в тяжелом весе, от тебя бы только носки и остались в полном смысле этого слова.
– Женщина, ну все выяснилось, – взмолился он, – отпустите меня.
– Во-первых, не женщина, а Валентина, – заметила дама немного обиженно.
– А я Янис. Валечка, пожалуйста, отпустите меня.
– Ага, сейчас, – махнула она головой, – только шнурки поглажу и отпущу. Ты вот, мужик, совсем негодяй. А обо мне ты подумал? О том, как я оправдываться перед мужем буду? Тебе, можно сказать, повезло, Владимир Анатольевич в командировке, но ведь он вернется и навряд ли поверит твоей истории, а ему обязательно кто-нибудь из соседей расскажет о голом аисте на нашем участке. Вот сейчас моя подруга приедет, и мы вместе решим, что делать: в полицию тебя сдать как извращугу или Русику как перебежчика.
– По мне, так очень мало вариантов вы рассматриваете, – сказал Ян. – Можно отругать и отпустить, можно денег попросить и тоже отпустить, да и вообще, Валентина, почему у вас подруга должна решать столь щекотливое дело? – спросил настороженно Янис. – Хотя, возможно, у нее будет больше сострадания ко мне, – вдруг понадеялся он.
– Возможно, конечно, – с сомнением сказала Валя, подойдя к дереву, – но я бы на твоем месте сильно не надеялась, человек она деловой и прагматичный, – предупредила хозяйка дома и кинула Янису плед. – На, прикройся, а то получается как в том анекдоте, – опять очень громко засмеялась она и предложила: – Хочешь, расскажу?
Надеясь войти в контакт с хозяйкой доберманов, Янис сказал:
– С удовольствием, но поверьте, удобнее слушать ваши рассказы внизу. Мне кажется, я здесь несколько вычурно смотрюсь, могу испортить вам репутацию. Ну или соседи могут начать вам завидовать, что, я думаю, тоже нежелательно.
– Перебьешься, – довольно улыбнулась женщина, опять устроившись в пляжное кресло. – Так вот, слушай. Любовник убегает от мужа, забегает в парк и видит обнаженные статуи. Один постамент свободен, встает на него, принимает позу. Голос сбоку: «Придурок, носки сними, всю аллею спалишь!»
Сказав последние слова, женщина вновь рассмеялась своим звонким смехом, разбудив даже птиц в соседнем лесу.
– Можно потише, – умоляюще сказал Янис, переходя с шепота на визг, – а то из-за вашего смеха подруга может не успеть на наше экстренное собрание, Русик, выглянув в окно, обязательно что-то заподозрит, и тогда все, конец.
– Согласна, – махнула головой веселая дама. – Даже с его тремя извилинами тут трудно будет не догадаться. Все, сиди тихо, вон подруга подъехала, сейчас думать будем. Чук, Гек, сторожите нервного дядю, – приказала она доберманам и направилась по красивой лужайке к калитке, от которой уже доносились настойчивые трели входного звонка.
22 декабря 9 часов 24 минуты 1764 года
Санкт-Петербург
Джакомо Казанова был помешан на астрологии, поэтому время, когда он пересек Петербургскую заставу, он пометил особенно – это был день зимнего солнцеворота.
На самом деле тридцатидевятилетний Джакомо Джироламо Казанова не так себе представлял свой первый шаг на русской земле. Как только он вышел из кареты, его щегольский сапог сразу утонул в черной жиже – смеси снега и грязи. Небо было серым и тяжелым, а воздух обжигал холодом легкие солнечного венецианца.
В комнатах, которые он снял на улице Миллионной, было холодно, даже несмотря на огромную печь. «Сколько же требуется поленниц, чтобы растопить ее?» – ужаснулся наивный Джакомо, оглядев русскую громадину. Но позже, когда дрова начали уютно потрескивать, напоминая камин в родном доме, Джакомо поразился до глубины души, что для отопления такой большой печи не требуется много хвороста. Летом он даже залезет в нее и рассмотрит все внимательно, сделав вывод, что русские – самые искусные строители печей, как венецианцы – морских каналов.
Венеция… Как же хочется туда вернуться, но пока нельзя, после побега из тюрьмы дорога домой закрыта. Петербург поразил Джакомо шириной своих улиц и площадей. Непривыкший к таким размерам венецианец страшился этого размаха помпезности, смешанной с грязью.
Размышления у печи прервал стук в дверь. Хозяин квартиры подарил постояльцу приглашение на трехдневный карнавал во дворце. Да, Джакомо Казанова общался со многими европейскими вельможами и частенько был приглашен ко двору, но русскую царицу хотелось увидеть особенно. В Европе ходили слухи о величии этой женщины, о ее тонком уме и проницательности. Казанова, прославившийся как знаток дам, был уверен, что нет некрасивых женщин. О, скольких он знавал представительниц прекрасного пола с таким огнем внутри, что их внешность не имела никакого значения.
Но с русской царицей ему хотелось именно подружиться. Джакомо мечтал стать ее фаворитом, но не любовником, нет, он был наслышан о братьях Орловых, что стеной стоят за свою Екатерину. Он вознамерился стать фаворитом ее мысли, как Вольтер, который на расстоянии смог стать ей другом.
Казанова считал себя ничем не хуже, а во многом даже лучше Вольтера, на которого был несколько обижен, что тот не удостоил отдельным вниманием его персону при встрече. В душе же Джакомо продолжал быть по-прежнему ярым поклонником его творчества. Пролистав книги Вольтера, Джакомо решил предложить императрице две идеи: первое – уничтожить разницу в календарях, эти бедные русские до сих пор жили по юлианскому календарю, и второе – создать денежную лотерею.
– Ну что ж, – улыбнулся своему отражению в небольшом зеркале Джакомо, – карнавал – это прекрасно.
Никто не умеет веселиться на карнавале лучше, чем Казанова, он венецианец, а этим сказано все. Достав из дорожного сундука свое сокровище, Джакомо приложил маску, которую берег и лелеял как память о родине, к лицу и вновь взглянул в зеркало. Оттуда на него смотрел Баута. Это была маска смерти, сошедшая со средневековых миниатюр. Она была белого цвета с красивым золотым узором. Прикрывая все лицо, маска имела специально оттопыренную верхнюю губу, которая приглушала и меняла голос до неузнаваемости, подбородок же оставляя открытым. Устройство карнавального атрибута позволяло хозяину есть и пить, не обнажая лица. На его родине надеть Бауту означало отречься от индивидуальности, освободиться от норм морали. Все, что делал человек, надев эту маску, никак не приписывалось ему, считалось, что маска сама диктует поступки своему хозяину. Но главное, Баута жил только сегодняшним днем, не жалея о прошлом и не думая о будущем. Все в этом мире проходит: и молодость, и любовь, и власть. Да что там, жизнь и сама не останавливается, а продолжает свой бег, неумолимо двигаясь к концу. Так думал и Баута, и простой венецианец Джакомо Казанова.
