Тогда же Анджело Рокка, в будущем папский ризничий (1595–1620), задавался вопросом, может ли папа одеваться в зеленое. Он отвечает утвердительно, и аргументация его касается телесности: зеленый цвет изумруда «символизирует девственность, потому что изумруд раскалывается сам собой, если его наденет прелюбодей»
[426]. Поэтому папа должен надевать зеленое литургическое одеяние, в знак упования. Затем разговор заходит и о красно-белом одеянии папы. Наш автор согласен с Дюраном, что папа носит только белое и красное, ведь он «замещает Того, чья невеста поет: Возлюбленный мой бел и румян» (Песн. 5:10). Белый говорит о божественном, вечном свете. Папа носит белое, потому что представляет «первосвященника нашего Господа Христа», иными словами – «неизменную божественную природу». Этому новому сближению папы с божественной природой Христа вторит символизм чистоты в трактовке белизны. Именно белый цвет очищает «плоть и душу» папы. Потому-то папа носит белое всегда, «дома и на публике все сутаны (subtanee) папы должны быть только белыми, чистейше белым должен быть и льняной роккетто», «исподнее у папы тоже всегда белое и не должно менять цвета»
[427].
Размышления Анджело Рокки восходят к той позиции, которая, как мы видели, впервые четко сформулировали в XIII веке. Начиная с Церемониала Григория X (1273) двойное красно-белое облачение отсылало к подражанию империи, но в еще большей степени – к полноте власти папы и к христологической природе его служения. В то время папа уже стал наместником Христа, то есть «личностью Христа», persona Christi, а тело папы – институциональным средостением Римской церкви, подобно тому как кардиналы в экклезиологии определялись как «часть тела папы», pars corporis papae. По Гильому Дюрану, красный отсылал к мученичеству Христа, белый – к чистоте и безгрешности жизни. Этот образ – плод сугубо схоластической логики: властная функция, внешне символически явленная мантией, должна соответствовать белизне «внутреннего облачения». Литургисты XIII и конца XVI веков связаны между собой непрерывной традицией: белое одеяние указывает на христологическую природу папского служения и на безгрешность правящего понтифика.
Обилие прямых отсылок к красно-белому одеянию папы в XIII веке совпало с фактической победой белого, то есть того цвета, на который источники предшествующего времени вовсе не указывали. Эта победа закрепилась в период Контрреформации: литургисты Сикста V утверждали, что именно белый цвет являет тело папы, corporis apparentia, то есть символически очищает его жизнь и демонстрирует его роль persona Christi. Полное совпадение можно констатировать и между белыми одеяниями и обрядом с восковыми агнцами, который мы реконструировали в начале этой главы. Белизна будничной одежды понтифика вместе с фигурками агнцев призваны были символически разрешить противоречие между хрупкой телесной оболочкой и высочайшим служением, которым папа был облечен.
Из вышесказанного следует заключить, что начиная с XI века, особенно в XIII столетии, тело папы стало предметом как ритуальной, так и риторической рефлексии: белизна гарантировала его символическое очищение, а тема смертности и кратковременности, о которой шла речь с самого начала, напоминала о неизбежности смерти.
Сам собой встает новый вопрос. Как проявлялся этот двойной – ритуальный и риторический – дискурс в тот момент, когда папа действительно уходил из жизни? Как именно Римская церковь разрешала тогда проблемы, так часто встававшие в ритуальной форме в литургии бренности и кратковременности при жизни папы? Как она встречала тот «страшный миг», о котором писал Петр Дамиани? Каким образом в апостольском преемстве усопших понтификов уживались элементы величия и невинности, символически воплотившиеся в фигуре папы? Одним словом, рассмотрев, как «складывалось» тело папы при жизни, мы должны увидеть, как оно разрушалось, не затронув тот порядок, которому тело метафорически принадлежало.
Часть вторая. Смерть папы
I. Новые пространства и новые времена
Защитить дворец
Как и при знакомстве с обрядами бренности, чтобы рассмотреть смерть папы, нам нужно вернуться в середину XI века, в понтификат Льва IX (1049–1054). Два эпизода этого времени обращают наше внимание на грабежи, которые происходили после смерти епископа или папы. Первый из них произошел не в Риме, но соответствующее папское послание для нас важно, в том числе, потому, что написал его не кто иной, как Петр Дамиани, чьи размышления о бренности и смерти папы сопровождают нас с самого начала.
