Итак, около 1500 года идея того, что папа, оставляя этот мир, снова становится человеком, очень четко формулируется самими папскими церемониймейстерами. Эта тема безусловно была актуальной. Согласно формуле Церемониала Патрици Пикколомини, ранее в чинах не встречающейся, умирающий папа должен повторить слова, произносившиеся во время коронации: «Святой отец, так проходит мирская слава»
[573].
В другом месте своего дневника Буркард пишет, что папский прах «в личном помещении кладут обнаженным на какой-нибудь стол, чтобы обмыть»
[574]. В общих чертах это указание совпадает со свидетельством Салимбене, на два с половиной века более ранним, касательно обычаев, связанных с уходом римских понтификов. Оба сходятся на том, что папский прах ждет забвение и нагота сразу после смерти, до омовения и облачения. Салимбене говорит об этом как о чем-то тривиальном, Буркард – как о норме. В обоих случаях нагота трупа папы и небрежение им по природе своей ритуализованы, они подтверждают концепцию, согласно которой «папа тоже умирает». Значит, забвение и нагота папского праха говорят о том, что «у папы не два тела, не две субстанции, как у светского государя, но лишь одно, природное тело, рождающееся и умирающее. Оставались после него Христос, Римская Церковь, Апостольский престол, но не папа». «Король никогда не умирает», Le roi ne meurt jamais, но «папа умирает»
[575].
Однако эта прямая преемственность не должна скрыть от нас, что тема недолговечности власти иногда обсуждалась особенно интенсивно. Об этом говорит концентрация источников в XIII веке и в конце XV столетия, то есть в моменты расцвета папства. Но и тогда свидетельства о наготе имеют большое значение, потому что касаются, явно неслучайно, могущественных, иерократических понтификов масштаба Иннокентия III, Иннокентия IV и Юлия II. Акцент на наготу и возможное забвение праха служил целям уничижения и восстановления своеобразного равновесия.
Информация Буркарда важна еще и потому, что из нее явствует, что около 1500 года ограбления и кражи при смерти папы среди приближенных, familiares, по-прежнему были распространены. И такое положение вещей резко контрастирует с ситуацией при других дворах: нам, кажется, ничего не известно о забвении или ограблении трупа французского короля после второй половины XII века
[576].
Недовольство Буркарда и других церемониймейстеров в связи с распространением этих обычаев указывает на то, что в курии находились силы, способные этому распространению каким-то образом противостоять. С конца XIII века папство пыталось приостановить постоянные ограбления, предоставляя денежную компенсацию вместо предметов, традиционно предназначавшихся некоторым из приближенных в случае смерти понтифика. Все большее число куриальных должностей переходило в число постоянных, обладатели не теряли их после ухода из жизни папы. Собранные здесь сведения вместе с информацией более позднего времени показывают, впрочем, что в XIII–XIV вв. курии удалось ограничить внешние вторжения во дворец, но мало что смогла сделать на институциональном уровне против краж со стороны членов курии и прислуги
[577].
Объяснить это все в целом несложно: исполнение власти папы и курии зиждилось на связях, личной верности, которые, естественно, разрывались со смертью сеньора. В таких условиях антураж папы не мог не переживать его уход как трагический момент раскола, в том числе потому, что непотизм предполагал серьезную ротацию при каждом новом избрании. Феномен разграблений костюмов и предметов, принадлежавших покойному, пошел на убыль относительно недавно, параллельно с постепенным утверждением надперсональных, профессиональных связей, соответствовавших бюрократизации Римской курии в Новое время.
Выставить на всеобщее обозрение
Прах Иннокентия III разграбили, когда он был выставлен в соборе Перуджи. Это, возможно, тоже повод удивиться. Рассказанный Яковом Витрийским эпизод представляет собой совершенно новое явление: это древнейшее свидетельство публичной демонстрации трупа папы
[578]. Римский понтификал XII века указывает, что «после того, как душа покинула тело, его нужно обмыть, очистить, положить в гроб и принести в церковь»
[579]. Судя по всему, здесь прах еще сознательно скрыт от взглядов. Напротив, Бозон, описывая перенос праха Евгения III (1145–1153) из Тиволи в Ватикан, настаивает, что погребальный кортеж прошел через город по большой дороге в сопровождении толпы клириков и мирян
[580]. Налицо новая заинтересованность в том, чтобы сделать прах зримым.
