Мистер Фрейзер некоторое время ничего не отвечал, но, в свою очередь, смотрел на падающий снег, не более безупречно чистый, чем эта женщина, которая умела любить такой божественной любовью. Наконец он заговорил.
— Анжела, знаете ли вы, что так говорить нельзя? Вы не имеете права противиться воле Всевышнего. В своей мудрости Он ведет людей к высшим целям, одним из инструментов которых являетесь и вы. Кто вы такая, чтобы бунтовать против Его воли?
— Я никто — не крупица, не атом, не перышко, несомое ветром; но что же мне делать со своей жизнью, чем занять все грядущие годы?
— С вашими способностями на этот вопрос легко ответить. Работайте, пишите, займите то место в науке или литературе, к которому я вас готовил. Для вас слава и богатство таятся в чернильнице; ваш ум — это золотой ключ, который откроет вашему взору все, что стоит увидеть в этом мире, и проведет вас в самые благословенные его места. Вы можете стать знаменитой женщиной, Анжела.
Она печально повернулась к нему.
— У меня были такие мысли; ради Артура я хотела сделать что-то великое; правда, я даже составила план… Но, мистер Фрейзер, как и многие другие, потеряв свою любовь, я потеряла и свое честолюбие; и то, и другое похоронено в его могиле. Мне больше не на что работать; мне не нужны ни слава, ни деньги для себя, они были бы ценны только для того, чтобы отдать их ему. В двадцать один год я, кажется, покончила с наградами и наказаниями этого мира, с его проигрышами и призами, с его удовольствиями и желаниями — еще до того, как узнала, что они такое. Мои надежды так же тусклы и свинцово-серы, как это небо, и все же солнце по-прежнему светит за тучами. Да, это моя единственная надежда, солнце за тучами, хотя мы его и не видим. Не говорите мне о честолюбии, мистер Фрейзер. Я сломлена духом, и единственное мое стремление — это покой, покой, который Он дает своим возлюбленным…
— Покой, Анжела?! Таково желание всех нас, мы стремимся к покою и никогда не находим его при жизни. Вы страдаете, но не думайте, что вы одиноки в своем страдании; каждый страдает в своей степени, хотя, возможно, такие, как вы, с вашим нервным тонким умом, обнаженным перед суровыми бурями этого мира, чувствуют душевную боль острее. И все же, моя дорогая, мало найдется по-настоящему возвышенных натур, мужчин и женщин особенно тонкой душевной организации, которые не возносили бы время от времени эту молитву о покое, о любом отдыхе, даже и о вечном сне. Это цена, которую они платят за свою возвышенность. Но они не одиноки. Если бы крик сердца каждого существа, живущего в этой великой вселенной, мог быть собран в единую молитву, то эта молитва была бы: «Ты, сотворивший нас, в сострадании Своем даруй нам покой».
— Да, мы страдаем, без сомнения, все мы, и молим о мире в душе, который никогда не наступит. Мы должны учиться…
— «Как ночь черна, когда окончен день. Как слепота мучительна тому, Кто видел солнца свет…»
— Да, это я знаю; но скажите мне, вы, священник, более способный противостоять горю, чем я, — как мы можем добиться хотя бы частичного покоя и извлечь из своей души жало страдания? Если вы знаете способ, каким бы трудным он ни был, скажите мне, ибо знаете ли вы… — тут Анжела поднесла руку ко лбу, а в ее глазах появилось отсутствующее выражение, — я думаю… Если мне придется вынести еще больше страданий, чем те, что я испытываю, или получить еще большее потрясение, я сойду с ума? Я стараюсь смотреть только в будущее и возвышаться над своими горестями, и до известной степени мне это удается, но мой разум не всегда выдерживает нагрузку, возложенную на него, и обрушивается на грешную землю, как раненая птица. Тогда, лишенная высшей пищи, оставленная питаться своей собственной печалью и размышлять о безжалостном факте смерти человека, которого я любила — тогда я порой думаю… как люди, которым досталось не так много любви… что мой дух почти сломлен. Если вы можете дать мне какое-нибудь лекарство, что-нибудь, что принесет мне утешение, я буду вам очень благодарна.
— Думаю, что смогу, Анжела. Если вы больше не хотите посвящать себя учебе, вам нужно только оглядеться вокруг, чтобы найти другой ответ на свой вопрос, что же вам делать. Неужели в этих краях нет бедных, которых вы могли бы навестить? Разве ваши руки не могут сшить одежду, чтобы покрыть наготу тех, кто нищ? Неужели нет болезни, которую вы могли бы вылечить, нет печали, которую вы могли бы утешить? Я знаю, что даже в этом приходе есть много домов, где ваше присутствие было бы столь же желанным, как солнечный луч зимой. Помните, Анжела, что горе может быть эгоистичным так же, как и удовольствие.
— Вы правы, мистер Фрейзер, вы всегда правы; я думаю, что я эгоистична в своих бедах… но это ошибка, которую я постараюсь исправить. В самом деле, если смотреть только в этом свете, то моя жизнь не приносит никакой пользы мне самой, но я могу посвятить ее другим.
— Если вы это сделаете, ваш труд принесет вам награду, ибо, помогая другим нести их ношу, вы чудесным образом облегчаете свою. И вам не нужно далеко ходить, чтобы начать. Почему вы не видитесь со своим отцом? Вы ведь обязаны любить и почитать его. И все же вы редко разговариваете с ним.
— Мой отец! Вы знаете, что он не любит меня, мое присутствие всегда вызывает у него раздражение, он не выносит даже моего взгляда.
— О, это, должно быть, ваша фантазия; вероятно, он тоже думает, что вы не любите его. Он всегда был странным и своенравным человеком, я знаю, но вы должны помнить, что у него были горькие разочарования в жизни, и постараться смягчить его и склонить к другим мыслям. Сделайте это, и вы скоро обнаружите, что он будет весьма рад вашему обществу.
— Я постараюсь сделать так, как вы говорите, мистер Фрейзер, но, признаюсь, у меня очень мало надежд на успех в этом направлении. Нет ли у вас в приходе какой-нибудь работы, которую я могла бы исполнять?
На этом дело не кончилось, как это часто бывает, когда речь идет о работе в приходе и молодых леди. Анжела приступила к своим благотворительным обязанностям с твердой решимостью, что делало ее услуги особенно ценными. Она взяла на себя единоличное руководство раздачей одежды беднякам, каковое занятие обычно сводило с ума простых смертных, и следила за распределением угля. Для собраний молодых матерей и других веселых приходских развлечений она стала жизнью и душой. Бросив математику и классическое чтение, она занялась вязанием детских жилеток и носков; количество предметов, которые ее проворные пальчики вывязывали за две недели, было приятным сюрпризом для замерзших пальчиков приходских младенцев. Вскоре, как и предсказывал мистер Фрейзер, Анжела обнаружила, что ее труды получают достойное вознаграждение.
Глава LI
Однако в одном пункте усилия Анжелы потерпели полный провал: она не могла добиться успеха в отношениях с отцом. Филип больше, чем когда-либо, избегал ее общества и, наконец, попросил ее сделать ему одолжение, оставив в покое и позволив жить своей жизнью. О смерти Артура он никогда не говорил ей, а она — ему, но девушка знала, что ему об этом известно.
Филип действительно слышал трагическую новость. В тот рождественский день, делая свои ежедневные упражнения на свежем воздухе, он встретил леди Беллами, возвращавшуюся из Аббатства. Коляска остановилась, и дама вышла, чтобы поговорить с ним.
