— Послушайте меня! — медленно и отчетливо произнес Филип. — Только что вы сказали, что лишите меня наследства. Это лекарство спасет вам жизнь, но если я позволю бокалу разбиться — вы умрете, потому что больше запасов в доме нет. Поклянитесь Богом, что вы отказываетесь от своей угрозы — и я дам вам его. Поднимите руку, если клянетесь…
— Клянусь Небесами, я все равно буду преследовать тебя!
Наступила тишина, прерываемая лишь вздохами умирающего.
— Если не поклянетесь, я вылью его на ваших глазах!
Снова тишина, но на этот раз старик попытался встать и позвонить. Сын грубо отшвырнул его обратно в кресло.
— В последний раз: ты поклянешься?! — прохрипел он шепотом.
Страшная внутренняя борьба отразилась на лице старика, почти черном от боли; а потом из почти неподвижных губ вырвалось единственное слово — слово, которому суждено было навсегда остаться в ушах его сына.
— Убийца!
Это было его последнее слово. Он откинулся назад, простонал — и умер; в тот же миг пламя в камине неожиданно увяло, и комната почти погрузилась во мрак. Филип некоторое время стоял неподвижно — в ужасе от того, что он сотворил — и смотрел в тускнеющие глаза на мертвенно-бледном лице отца. Он был ошеломлен обрушившимся на него кошмаром, ужас которого он только сейчас осознал — и готов был пожертвовать в эту секунду своей жизнью, лишь бы повернуть время вспять.
Затем, однако, пришел в действие инстинкт самосохранения. Филип зажег свечу, подошел к телу и смочил лекарством губы и подбородок мертвеца, вылил несколько капель на сюртук, а затем разбил бокал на полу рядом с креслом — теперь все выглядело так, будто сквайр умер, пытаясь выпить свое лекарство.
Затем Филип испустил громкий вопль и стал яростно звонить в колокольчик. Через минуту комната наполнилась перепуганными слугами, одного из которых немедленно отправили за доктором Кейли. Тем временем, после бесплодных попыток вдохнуть жизнь в мертвое тело сквайра, его положили на тот же стол, на котором пятьдесят лет назад стоял гроб его матери.
— Убийца!
Затем наступила ужасная тишина: тень смерти обрушилась на старый дом, обняв его своими крылами. Мужчины ходили на цыпочках, стараясь приглушить шаги, а женщины плакали. Все они любили властного старика, да и произошло все слишком неожиданно. Голова Филипа пылала, он был обуян каким-то лихорадочным желанием действовать. Внезапно он вспомнил, что где-то наверху находится его жена; после пережитого встреча с ней более ничуть его не пугала, он даже желал ее. Найдя Красную спальню, он вошел. Было очевидно, что Хильда уже все знает — и она, и Пиготт, помогавшая ей раздеваться, плакали. При виде Филипа Хильда не удивилась — потрясение от смерти старого сквайра было слишком велико. Именно Филип и нарушил молчание.
— Он умер.
— Да, я слышала.
— Если ты уделишь мне несколько минут, я хотел бы поговорить с тобой! — бросил он довольно злобно.
— Мне тоже есть что сказать, но я слишком утомлена и расстроена, чтобы делать это сейчас. Увидимся завтра.
Филип повернулся и вышел, ничего не ответив, и Пиготт отметила про себя, что муж и жена не обменялись ни поцелуем, ни единым словом нежности, и что тон их короткого разговора был весьма холодным.
Вскоре после того как Филип спустился вниз, пришел доктор Кейли. Филип встретил его в холле и проводил в кабинет, где находилось тело. Доктор быстро осмотрел труп, скорее, соблюдая формальность, ибо с первого взгляда было ясно, что жизнь навсегда покинула этот сосуд.
— Мертв, без всякого сомнения! — печально промолвил он. — Мой старый друг наконец-то покинул нас. Он был человеком высшего сорта, справедливым и честным, несмотря на его нрав. Его называли «дьяволом», и он впрямь бывал жесток по молодости… но если я никогда не встречусь с дьяволом хуже него — значит, мне повезло. Однажды он был очень добр ко мне… очень! Как он ушел? Боюсь, ему пришлось испытать сильную боль.
— Мы с ним разговаривали, когда его внезапно настиг приступ. Я достал лекарство так быстро, как только смог, пытался влить ему в горло, но он не мог глотать и в судороге выбил бокал из моих рук. Через секунду он был уже мертв.
— Очень быстро… Быстрее, чем я мог ожидать… Он что-нибудь сказал?
— Нет.
Едва очередная ложь сорвалась с языка Филипа, произошел странный и пугающий инцидент — вернее, пугающий для того, кто только что солгал. Мертвое тело, лежавшее на столе, вдруг отчетливо шевельнуло правой рукой — той самой, которую сквайр вскинул над головой, проклиная сына.
— Боже! — воскликнул Филип, бледный как смерть. — Что это?!
Доктор бросил быстрый и острый взгляд на покойника.
— Ничего, успокойтесь. Я видел такое и раньше: если перед смертью мышцы были напряжены, то сейчас произошло их окончательное расслабление, вот и все. Думаю, вам стоит позвонить — слугам пора перенести его наверх.
Печальная работа вскоре была выполнена, и доктор Кейли уже собирался уходить, когда Пиготт быстро спустилась вниз и что-то торопливо прошептала ему на ухо, после чего лицо доктора выразило живейшее изумление. Отведя Филипа в сторону, он сказал:
— Ваша экономка попросила меня осмотреть «миссис Филип Каресфут», которая, по ее мнению, вот-вот родит. Она действительно имеет в виду вашу супругу?
— Да! — угрюмо отвечал Филип. — Это долгая история, и сейчас я слишком расстроен, чтобы посвятить вас в нее. Думаю, скоро все всё узнают.
Старый доктор даже присвистнул, однако вопросов задавать больше не стал. Однако вдруг его осенила некая мысль.
— Вы сказали, что разговаривали со своим отцом, когда его настиг приступ: вы говорили о вашем браке?
— Да.
— Когда он впервые узнал о нем?
— Вероятно сегодня же и узнал.
— Что ж, благодарю.
С этими словами доктор поспешил вслед за Пиготт.
Той же ночью, ровно в десять, в бескрайнем потоке Реки Жизни вспыхнул еще один огонек: родилась Анжела.
Глава XII
Когда доктор поднялся наверх, Филипп вошел в столовую, чтобы что-нибудь поесть, но обнаружил, что еда ему противна; он едва мог проглотить хоть кусок. Однако в какой-то степени он заменил еду вином, выпив несколько бокалов. Затем, влекомый странным притяжением, он вернулся в маленький кабинет отца; вспомнив о завещании, он решил, что следует убрать его в безопасное место. Однако под завещанием обнаружился еще один лист бумаги, довольно потертый. Признав почерк Беллами, Филип взял документ и стал читать — это оказался черновик нового завещания. Суть его заключалась в следующем.
