— Откуда вы возьмете деньги?
— Деньги… Накоплю, украду, заработаю — получу их как-нибудь. О! Не бойтесь, я их достану. Это займет несколько лет, но я их достану. Нехватка жалких нескольких тысяч не может остановить решительного человека.
— А что если ваш кузен не захочет продавать вам землю?
— Я найду способ заставить его — дам взятку или что-то в этом роде. Что-нибудь… — тут взгляд его потух и снова стал растерянным и испуганным, энтузиазм исчез в одно мгновение. — Это все чепуха, я говорю глупости… наверное, я немного повредился рассудком. Забудьте, друг мой, забудьте и никому об этом не рассказывайте. Так вы их похоронили, да? Ах, Боже… И Джордж наверняка был главным плакальщиком. Я уверен, он притворялся — он всегда умел рыдать по заказу. Я помню, как он рыдал, пугая людей, а потом смеялся над ними. Его даже в школе прозвали Крокодилом… И вот теперь он — мой хозяин, а я его слуга, бессловесный слуга… но возможно, однажды все переменится. Что? Вы должны уходить? Если бы вы знали, как ужасно я одинок, вы бы не ушли. Мои нервы совершенно расстроены, я воображаю странные и страшные вещи… Я не могу думать ни о чем, кроме этих двух могил там, в темноте. Их окропили святой водой? Надо окропить, скажите им. С вашей стороны было очень любезно навестить меня. Вы не должны обращать внимания на мою болтовню, я немного не в себе. Доброй ночи!
Мистер Фрейзер был человеком весьма бесхитростным и доверчивым, однако по дороге домой, где его ждала свиная отбивная, у него возникли серьезные сомнения в искренности слов Филипа насчет того, что он вовсе не собирается делать того, о чем говорил.
— Он очень изменился! — размышлял вслух мистер Фрейзер, сидя за столом. — Ужасающе, я бы сказал — и я вовсе не уверен, что изменился к лучшему. Бедняга, он столько перенес… следует быть снисходительным к нему. Все это весьма болезненно, мне нужно чем-то отвлечься. Миссис Браун, не могли бы вы принести мне небольшую книжку цвета шоколада, которую вы найдете на столе в моем кабинете, после того, как принесете картофель? На ней еще надпись — «Платон»… Да-да, П-л-а-т-о-н…
Глава XIV
Степень ликования Джорджа в связи с известными уже событиями легче представить, нежели описать. Во всех хитроумных схемах, как правило, находится хоть одно слабое место, не позволяющее добиться окончательного успеха; планы рушатся из-за каких-то непредвиденных деталей или из-за пренебрежения банальными и очевидными мерами предосторожности. Однако здесь был один из противоположных случаев, лишь доказывающий общее правило. Ничего не упущено, всё было великолепно, как и полагается — в теории — хорошему плану. Звезды сошлись, результат превзошел все ожидания, ничто не подвело. Джордж в сердечном порыве готов был бы отдать тысячу фунтов на основание школы анонимного письма — или на установку памятника Хильде Каресфут, чья оскорбленная гордость и женская ревность так способствовали успеху предприятия Джорджа.
Если говорить серьезно — у Джорджа были все поводы радоваться. Вместо сравнительно скромной доли младшего сына он получил во владение прекрасное, ничем не обремененное имущество и состояние, приносящее ему более пяти тысяч в год, причем произошло это в период самого расцвета его молодости, когда он в полной мере обладал тягой к наслаждениям — и отныне мог ее удовлетворить, ни в чем себе не отказывая. Теперь все, что только можно было купить за деньги, будет принадлежать ему, включая уважение и лесть его более бедных соседей. Дополнительный аромат переполненной чаше его удачи придавало то обстоятельство, что победу свою Джордж вырвал из рук двоюродного брата, которого он ненавидел и которому еще в детстве поклялся отомстить. Бедный Филип! Теперь-то Джордж мог позволить себе жалеть его — банкрота во всем, лишенного чести и состояния. Он и жалел — публично и проникновенно, не испытывая при этом недостатка в тех, кто вполне сочувствовал ему самому.
— Разве я не говорила вам! — заявила миссис Беллами своим звучным, глубоким голосом в тот день, когда было оглашено завещание. — Разве я не говорила вам, что вы преуспеете, если позволите мне руководить вами — и разве я не выполнила свое обещание? Никогда более не сомневайтесь в моих суждениях, мой дорогой Джордж; они бесконечно глубже и энергичнее, чем ваши собственные.
— Истинно так, Анна, вы совершенно правы. Вы очаровательная женщина и умны настолько же, насколько прекрасны.
— Комплименты всегда желанны, и я по достоинству ценю ваш, однако должна напомнить, Джордж, что я выполнила свою часть сделки — теперь вы должны выполнить свою.
— О, об этом не беспокойтесь; у Беллами будет своя контора и двести фунтов в год вдобавок, а чтобы доказать, как я ценю вас — соблаговолите принять на память о нашей совместной победе!
С этими словами Джордж вытащил из кармана футляр и раскрыл его: внутри лежал роскошный гарнитур из сапфиров.
Миссис Беллами, как и все красивые женщины, любила драгоценности, сапфиры же просто обожала.
— О! — она всплеснула руками. — Благодарю вас, Джордж, они восхитительны!
— Возможно, — галантно отвечал тот. — Но они и вполовину не так прекрасны, как их новая хозяйка. Интересно, — добавил он с легким смешком, — что сказал бы старик, узнай он, что целая тысяча из его состояния ушла на ожерелье для Анны Беллами?
На это замечание миссис Беллами ничего не ответила, очевидно, погруженная в свои мысли. Наконец, она заговорила.
— Я не хочу показаться неблагодарной, Джордж, но это, — она указала на футляр с драгоценностями, — не та награда, которой я ожидала: я хочу получить те письма, что вы обещали вернуть.
— Моя дорогая Анна, вы ошибаетесь — я никогда не обещал вернуть вам письма, я сказал, что при определенных обстоятельствах я мог бы попытаться их вернуть — это совсем не то же самое, что пообещать.
Миссис Беллами слегка покраснела, зрачки ее сонных глаз сузились, и теперь она выглядела довольно опасной.
— Видимо, я неправильно поняла вас, Джордж! — произнесла она.
— Да и зачем вам письма? Неужели вы мне не доверяете?
— А вам не приходило в голову, Джордж, что если бы вы прошли через нечто ужасное, то непременно захотели бы уничтожить все воспоминания о том темном времени? Эти письма — летопись моего темного времени, они — его свидетели. Я хочу сжечь их, растереть в порошок, уничтожить — как уничтожила я свое прошлое. Пока они существуют, я никогда не смогу чувствовать себя в безопасности. Предположим, вам вздумается предать меня, и вы позволите этим письмам попасть в руки других людей; предположим, что вы их потеряете — это разрушит мою жизнь. Я говорю совершенно откровенно, вы видите; я прекрасно осознаю опасность, мне угрожающую — главным образом, потому, что мне хорошо известно: чем ближе отношения мужчины и женщины, тем больше у них шансов стать злейшими врагами. Отдайте мне эти письма, Джордж, не стоит омрачать мое будущее тенями прошлого.
— В разговорах вы хороши так же, как и во всем остальном, Анна; вы действительно замечательная женщина. Но знаете, как ни странно, эти письма, чье существование вас так тревожит, представляют для меня огромный интерес. Знаете ли вы, что я люблю изучать характеры — довольно странное увлечение для молодого человека, не так ли? Так вот, учитывая мой невеликий жизненный опыт, я, тем не менее, никогда еще — ни в литературе, ни в реальной жизни, не сталкивался с таким потрясающим характером, какой проявился в этих письмах. В них я могу наблюдать в мельчайших деталях агонию сильного ума, могу разглядеть влияние тех барьеров, что стоят перед ним — религии, раннего обучения, чувства собственного достоинства и прочих курьезов, которые принято называть добродетелями. Ломаясь один за другим, подобно водонепроницаемым переборкам в пассажирских пароходах, эти барьеры падают — и корабль нравственности тонет… так что письма эти — свидетельство того, что вы, моя дорогая Анна, являетесь самой милой, самой умной и самой беспринципной женщиной трех королевств.
