— Что за нелепая идея, мистер Хейгем! Ведь Джордж смотрит на брак как на институт Лукавого. Он восхищается Анжелой, я знаю, он всегда восхищается хорошенькими личиками, но что касается мечты жениться на девушке вдвое моложе его и вдобавок на собственной племяннице — уверяю вас, это последнее, что он сделал бы в этой жизни.
— Я рад это слышать. Уверяю вас, мне самому было неловко так думать о нем. Леди Беллами, не могли бы вы кое-что для меня сделать?
— Что же, мистер Хейгем?
— Расскажите Анжеле все обо мне.
— Но будет ли это вполне честно, мистер Хейгем? Я имею в виду, учитывая условия вашей помолвки?
— Вы же никогда не обещали не говорить обо мне; я же обещал всего лишь не пытаться устно или письменно общаться с Анжелой.
— Хорошо, я расскажу ей, что встретила вас и что вы здоровы, и, если Филип позволит мне, я расскажу ей больше, но, конечно, я не знаю, захочет он или нет. Что это у вас за кольцо?
— Это Анжела подарила мне, когда мы обручились. Оно принадлежало ее матери.
— Вы позволите мне взглянуть на него?
Артур протянул руку. Кольцо было старинное, с большим изумрудом, ограненным, как печать, и плотно оправленным в тусклое золото. На лицевой стороне камня были выгравированы какие-то таинственные знаки.
— Что за надпись выгравирована на камне?
— Я не уверен, но Анжела сказала мне, что мистер Фрейзер снял с него слепок и переслал его одному знаменитому ученому-востоковеду. Его друг сказал, что камень, должно быть, очень древний, так как надпись, вроде бы, на санскрите, и что по его мнению, это слово означает «Навсегда» или «Вечность». Анжела сказала, что кольцо принадлежало семье ее матери в течение многих поколений и, как предполагается, было привезено с Востока около 1700 года. Вот и все, что я о нем знаю.
— Этот девиз больше подходит к обручальному кольцу, чем к кольцу для помолвки, — сказала леди Беллами с одной из своих мрачных улыбок.
— Но почему?
— Потому что помолвки подобны обещаниям и коркам пирога — их легко нарушить.
— Надеюсь, однако, что с нами этого не случится, — сказал Артур, пытаясь рассмеяться.
— Надеюсь, что нет, но никогда не верьте женщине до конца, иначе вы пожалеете об этом. Всегда принимайте все ее клятвы и заверения, как принимаете политические заявления — вежливо, почтительно, делая вид, что полностью им доверяете… но оставьте себе малую толику недоверия. Женская верность — это, в основном, фикция. Мы верны так же, как и мужчины, до тех пор, пока это нас устраивает; с той разницей, однако, что мужчины лгут из страсти или импульса, а женщины — из расчета.
— Вы нарисовали не слишком-то симпатичный портрет представительниц своего пола.
— Когда же правда бывает приятна? Только когда мы облекаем ее наготу в лохмотья воображения или подслащиваем ее вымыслом, она может доставить нам удовольствие. Сама по себе она настолько безобразна, что общество в своей утонченности даже не слышит ее, а предпочитает употреблять соответствующую формулу. Благодаря этому, всякая страсть, какой бы гнусной она ни была, называется «любовью», всякий суеверный ужас и унизительные попытки примириться с невидимым известны как «религия», а эгоистичная жадность и жажда власти маскируются под вполне похвальное «честолюбие». Правда стала такой странной от неупотребления, что люди, подобно Пилату, даже не знают, что это такое! Впрочем, я хотела сказать, что если вы решитесь довериться мне, я думаю, что смогу найти способ передать сообщение от вас Анжеле — не заставляя вас при этом нарушить свое обещание или сделать что-нибудь бесчестное.
— Как же?
— Ну, если хотите, я отвезу ей это кольцо. Я думаю, что это очень великодушное предложение с моей стороны, потому что я не люблю ответственности.
— Но какой смысл отдавать ей кольцо?
— Это нечто, в чем не может быть никакой ошибки, вот и все, говорящее послание от вас лично. Но не отдавайте его мне, если вам не нравится моя идея; может быть, вы не хотите этого!
— Признаюсь, мне совсем не хочется с ним расставаться, но мне бы очень хотелось послать ей что-нибудь. Я полагаю, что вы не возьмете письмо?
— Вы не можете написать ни строчки, мистер Хейгем!
— Нет, конечно, я забыл про это проклятое обещание. Вот, возьмите кольцо… и скажите Анжеле все, что сочтете возможным. Вы обещаете, что сделаете это?
— Конечно, я обещаю, что скажу все, что смогу сказать.
— Вы очень добры и любезны. Как бы мне хотелось поехать с вами в Марлшир! Если бы вы только знали, как я хочу снова увидеть ее. Мне кажется, если что-то разлучит нас, мое сердце разобьется… — и губы юноши задрожали при этой мысли.
Леди Беллами повернула к нему свое мрачное лицо — в ее глазах горело сострадание.
— Если вы питаете к Анжеле Каресфут столь великую любовь, то послушайтесь моего совета — избавьтесь от нее, задушите ее в себе… во всяком случае, постарайтесь; ибо удовлетворение такого рода чувства принесло бы с собой большее счастье, чем позволено человеку в мире, специально предназначенном для того, чтобы обеспечить величайшее несчастье наибольшему числу людей. Сама судьба борется против такого счастья; ее служители — человеческая глупость и страсть. Много ли вы видели браков, скажите мне, подобных бракам из романов, когда мужчины женятся на своих истинных возлюбленных? В романах они всегда так делают, это еще одна приятная ложь нашего общества, но реальная жизнь похожа на роман без третьего тома. Я не хочу пугать вас, мистер Хейгем; но вы мне нравитесь, и я прошу, чтобы вы закалили свой разум — тогда любое разочарование, любой удар не смогут раздавить вас.
— Что вы имеете в виду, леди Беллами? Вам что-то известно о каких-нибудь грядущих неприятностях?
— Мне… конечно, нет. Я говорю только об общих принципах. Не будьте слишком самоуверенны и никогда не доверяйте женщине. Пойдемте, пойдемте домой.
На следующее утро, когда Артур спустился к завтраку, четы Беллами уже не было в отеле. Почтовый пароход из Кейптауна прибыл в полночь и отчалил на рассвете, забрав их с собой.
Глава XLVI
Отъезд Беллами оставил Артура в очень подавленном настроении. Его ощущения были подобны тем, которые, как можно себе представить, испытывал древний грек, пославший за советом к Дельфийскому оракулу и получивший за свои труды весьма неудовлетворительный ответ, предвещавший беды, но не говоривший ничего конкретного. Леди Беллами в его голове была каким-то образом связана с идеей оракула. Она и выглядела, как оракул. Ее смуглое лицо и непроницаемые глаза, печать властности на челе — все говорило о том, что она была мастерицей черных искусств. Ее слова тоже были таинственны и полны горькой мудрости и глубокого знания, извлеченного из ядовитых сорняков жизни.
Артур с содроганием почувствовал, что если леди Беллами пророчит зло, то зло последует за ее словами. Предупреждая Артура, чтобы он не возлагал все свое счастье на алтарь единственного предприятия, дабы не испытать впоследствии сокрушительного удара, она пророчествовала — он был в этом уверен — ибо знала будущее, недоступное простым смертным. Как же серьезно она предостерегала его от абсолютной веры в Анжелу — настолько серьезно, что ее слова оставили в его душе горький привкус недоверия. Но как он мог не доверять Анжеле?
