– Не замечал ли ты недавно каких-либо перемен в поведении Саскии?
Деклан прикусил щеку и на несколько секунд замолчал.
Андерс прочистил горло.
– Ну так как? Замечал?
– Да, – тихо ответил Деклан.
– И в чем они заключались?
– После доведывания она стала… немного не такой.
– Менее честной?
– Я бы так не сказал.
– А как бы ты сказал?
Деклан заерзал.
– Она стала более сдержанной. Менее открытой.
– Как будто у нее есть от тебя секреты?
Деклан наморщил лоб, словно пытаясь заставить себя не отвечать. Но ответ все-таки сорвался с его уст:
– Да.
В зале воцарилась гробовая тишина.
– Еще один вопрос, последний. Находясь в костнице, ты заходил куда-либо помимо торгового зала?
– Нет, – просто ответил Деклан. – Я все время был с Саскией и Эйми.
– Спасибо, – сказал Андерс. – Ты можешь идти.
Андерс повернулся к моей матери:
– Делла, мне очень не хочется…
– О чем речь, – беззаботным тоном перебила его она. – Мне нечего скрывать.
И залпом выпила сыворотку правды. На сей раз Андерс не стал ходить вокруг да около, задавая простые вопросы, а сразу взял быка за рога.
– Зачем тебе понадобился порошок из лошадиного копыта?
Голос матушки был звонок и чист.
– Одна из костей, которые я использовала во время доведывания, сломалась. Я хотела срастить ее.
У меня замерло сердце, но остальные члены совета, похоже, не встревожились. Дело наверняка заключалось в том, как она готовила кости для моего доведывания, но Андерсу было невдомек, что нужно задать именно такой вопрос, а ее ловкий ответ на тот вопрос, который он задал, заставил всех подумать, что она просто-напросто убирает небольшую трещинку – а не пытается объединить две версии моего будущего в одну.
– А почему ты не сказала об этом Саскии? – спросил Андерс. – Почему она не смогла ответить на вопрос Оскара о том, для чего тебе понадобились зелья?
– Я не сказала ей, потому что не хотела, чтобы она испытывала чувство вины.
– А из-за чего у нее могло возникнуть чувство вины?
Матушка перевела взгляд на меня и ответила не сразу.
– Дело в том, что это она сломала кость.
Эти слова полоснули меня, как нож, ибо она сказала их, словно обвиняя, словно не могла солгать.
Впервые после доведывания я поняла, что она держит на меня зуб за что-то, чего я даже не помню. И пока она давала дальнейшие показания, я сидела, не поднимая глаз. До того самого момента, когда Андерс вызвал для дачи показаний меня саму.
Говори правду так умно, как ты только можешь. Матушка сказала совету правду – кость сломалась, и она хочет срастить ее, – но она сказала отнюдь не всю правду. Она не упомянула о том, что придала костям дополнительную магическую силу. О том, что кость сломалась не после доведывания, а во время него. О том, что она пытается обмануть эту сломанную кость, заставив ее думать, что та находится внутри живого тела.
Матушка ответила на все вопросы так, будто ей нечего было скрывать, хотя на самом деле она много чего скрывала. К тому времени, когда она встала с кресла для допросов, даже мэтр Оскар выглядел так, словно ему было стыдно, что он ее обвинил.
Но я не такая, как матушка, и могу выболтать ее секреты. Рог дрожит у моих губ, когда я делаю мелкий глоток. Сыворотка правды так горька, что я давлюсь. Лучше бы я выпила ее залпом. Допив, я возвращаю керас Ракели. К моим щекам приливает горячая кровь, и я пытаюсь остудить их, прижав к лицу прохладные ладони.
– Ты готова? – спрашивает Андерс. Его голос доносится словно издалека – как будто он кричит со дна глубокой ямы.
Я киваю.
– Как тебя зовут?
– Саския. – Ответ срывается с моих уст сам собой, словно неожиданное чихание.
– Сколько тебе лет?
На сей раз я уже более готова к ответу. Секунду я молчу, но ответ рвется наружу. Это похоже на кашель, который я могу сдерживать до поры до времени, но который я не в силах удержать совсем.
– Семнадцать.
– Доведывание определило твоего суженого?
– Да.
– И кто это?
– Деклан.
– А у тебя есть от него секреты?
– Да. – Дав ответ, я сразу же соображаю, что мне не следовало так говорить. Надо было сказать: Я рассказываю ему не все, но уверена, что со временем это изменится. Краем глаза я вижу, как Деклан отводит взгляд.
Однако у меня нет времени обдумывать дальнейшие ответы, поскольку вопросы следуют один за другим:
– Когда тебе стало известно о пропаже костей твоего отца? Почему ты так часто ходишь в костницу? Знала ли ты, что твоя мать собирается делать с порошком из лошадиного копыта?
Затем звучит вопрос, на который я не могу ответить:
– Почему ты сломала одну из костей, которые использовались при доведывании?
На сей раз слова не срываются с моих уст сами собой. Это и удивляет меня, и вызывает облегчение. Это что-то вроде зуда, который прекращается, если не чесать. Наверное, я могу контролировать свой ответ потому, что полноценного ответа у меня нет.
– Не знаю, – отвечаю я наконец. – Думаю, это вышло случайно, и мне ужасно жаль. – Я перевожу взгляд на матушку, и она отвечает мне грустной улыбкой. Не знаю, искренна ли эта улыбка или предназначена только для отвода глаз.
Лицо Андерса смягчается.
– Уверен, что так оно и есть, – кивает он. – Сначала кость твоей бабушки, а теперь еще и это.
Меня охватывает печаль и увлекает в то темное место, куда меня затягивало так часто с тех пор, как умерли бабушка и отец. В последние годы слова, которые произнес Андерс, звучали в моем мозгу много раз. А теперь еще и это. А теперь еще и это. А теперь еще и это.
Не знаю, сколько еще поломок я смогу выдержать прежде, чем сломаюсь сама.
* * *
Деклан, Эйми и я идем по городу, погруженные в свои мысли. Мы слышим только стрекот сверчков и стук подошв наших ботинок по брусчатой мостовой. В общем-то мы направляемся к дому Эйми, хотя никто из нас особо не спешит.
Совет заслушал всех свидетелей, и теперь заседает без публики, обсуждая свои дальнейшие шаги. Хотя они и опросили кучу народу, бывавшего в костнице, им так и не удалось приблизиться к ответу на вопрос о том, кто унес кости моего отца.
События сегодняшнего дня пристали к моей памяти, как мох к камню.
