Хочется потому, что полудикий варвар, оказывается, сам носит в себе такую возможность, такое стремление. Он только не знал в родных германских ельниках, что этого хочет.
С вандалами, готами, лангобардами происходило то же, что и с иберами, кельтами и ретами — с теми, кого завоевала империя: они становились римлянами. Проникаясь духом Великого Рима, вчерашние варвары сами надували щеки, грезя величием цезарей; они еще мечтали об империи, не ведая, что создали Европу.
В 800 году короля франков, завоевавшего почти всю бывшую империю, Карла Великого, короновали как императора: последняя попытка восстановить Западную Римскую империю. Разумеется, не получилось, и на развалинах построенного Карлом сформировались постепенно страны, известные и теперь: Италия, Франция, Германия.
Впрочем, сам не ведая того по своему невежеству, Карл включил в свою империю и тех германцев, которые отродясь не жили в границах прежней Римской империи. Руками его рыцарей Европа расширилась за счет саксов, крещенных огнем и мечом. А Шотландия и Ирландия сами приняли христианство, добровольно сделавшись Европой.
И теперь, в Х веке от Воплощения Христа, граница Европы проходила по реке Лабе и по узким проливам Скагеррак и Каттегат, отделявших пока языческую Скандинавию от уже цивилизованного мира.
К XI веку в западном христианском мире окончательно сложилось новое общество, и похожее, и не похожее на римское.
Новое общество было совершенно не похоже на общество римлян и эллинов: по-другому, устроенное, оно знало совсем другие общественные институты. Это была не единая империя, прорезанная хорошими дорогами, с одним законом и одним языком. Множество княжеств и королевств говорили на разных наречиях, враждовали, даже воевали друг с другом.
Общество цементировали только три сущности, которые признавали все:
1. Единая Церковь, у которой был один глава — папа римский.
2. Язык — латынь — понимали все, и каждый образованный человек должен был знать латынь. Только на латыни писались книги, летописные записи, официальные документы. Латынь учили все, кто хотел быть понятым за пределами самой ближайшей округи. Ведь не было еще ни немецкого, ни французского, ни английского языков. Было множество наречий, диалектов, языков, порой очень различавшихся даже в самой небольшой местности.
3. Римское право. Сложное римское право учитывало много чего и было совершеннее, удобнее бесчисленных «варварских правд». Одинаково чужое всем завоевателям, приемлемое для всех, оно связывало новую Европу со старым Римом не менее прочно, чем Церковь.
Договор, кстати, в западном христианстве считался делом СВЯЩЕННЫМ. Франциск Азисский, одолев силой креста страшного волка-людоеда, не убивает чудовище, а заключает с ним договор: если люди будут поставлять волку еду, обещает ли он не нападать на них и на их скот? И волк «принимает договор наклонением своей головы». И договор выполнялся до самой смерти волка.
Общественные институты нового общества: университеты, вольные города, система вассалитета напоминали Рим эпохи империи не больше, чем всадник на коне легионера-гражданина.
Новым было отношение к труду. Римская империя презирала физический труд — презренное дело презренных рабов. С XI века западно-христианская церковь стала считать труд необходимым для спасения души. Монахи начали не просто уходить от мира, чтобы созерцать себя и Бога в отдалении от людей. Монахи начали трудиться и считали труд средством спасения.
В античное время горные работы считались проклятием даже для рабов. В рудники ссылали закоренелых преступников, политических врагов, захваченных с оружием бунтовщиков. В рудники продавали самых сильных рабов, и за год-два-три раб, если не убегал с полдороги, превращался в никчемную развалину.
В Европе XI—XIII веков горное дело поднимали свободные монахи, давая мирянам пример нового отношения к труду. И европейское общество становилось все более активным, трудолюбивым, деятельным.
И все же это общество было очень похоже на римское.
Европейское оказалось несравненно сложнее устроено. Римское общество четко делилось на граждан и неграждан. Здесь же сложилось множество самых различных категорий людей. Но практически у всех в Европе была хотя бы частица того, что имели граждане в Риме.
Как и в Риме, и Греции, огромное значение имела частная собственность.
Очень большое значение имел не приказ и не традиция, а договор. И договоры между людьми рассматривались как священные.
Человек в Европе воспринимался как отдельная, особенная личность, вне общины и вне государства. Даже если он лично не свободен, он не свободен именно лично, а не как член какой-то группы.
Церковь и учение Церкви имели колоссальное влияние на общество. И Церковь тоже утверждала идею личности человека. Личность для Церкви являлось понятием священным. Ведь человек живет вечно, а все государства и империи — временны. Человек, душа которого рано или поздно пойдет к Богу, старше и главнее империй, королей и государств, — учила Церковь.
Все члены европейского общества имели хоть какие-то права, и никакая власть над ними не могла быть вполне безграничной.
Даже замордованные мужики-вилланы имели хотя бы отсвет личных прав. Даже по отношению к ним было позволено не все.
Вольные самоуправлявшиеся города, воздух которых делал человека свободным, стали рассадниками идеи личной свободы, рыночных и правовых отношений.
И у дворянства — и у высшего, при королевском дворе, и у мелкого, служилого, в глухой провинции — идея личности была в ряду важнейших.
Рыцарь, вообще-то, означает всего-навсего «Ritter» — «всадник» на тогдашнем немецком, и не более. Точно так же, как старофранцузское «шевалье» от «шеваль» — лошадь.
Рыцарская конница была основой армии и в Византии, и в мусульманских странах, и в Индии.
Но только в Европе рыцарь был в первую очередь личностью, носителем идеи личной, персональной чести. Он лично, сам должен был не только ни в коем случае не ронять свою личную, персональную честь и честь всего своего рода; он должен был еще следить за поддержанием порядка и справедливости в мире. Можно сколько угодно смеяться над рыцарскими историями про схватки с великанами, чудовищами и драконами, над чудовищным самомнением рыцарства, над их поведением забияк, способных вести себя, как мальчишки-хулиганы в возрасте Тома Сойера: «Я тебе покажу!».
Но как бы не устарели одни идеи, не казались странными другие, не вызывали улыбку третьи, а рыцарь был носителем важнейшей идеи — идеи личности. Личной ответственности, личной совести, личной верности, личного благородства.
Рыцарь или свободный барон не могли жить сами по себе, но и не были подданными графа, герцога или короля.
Благородный человек вступал с вышестоящими не в отношения подданного, а в отношения вассала. Это были договорные отношения; вассал и сюзерен договаривались, что они будут делать вместе, и вассал не становился бесправным подданным, зависящим от каприза вышестоящего.
