– Ты слышал? – спрашивает Бретт, бросив свою спортивную сумку на пол.
– Ага, – говорю я, глотая окончание.
Просто пытался притвориться, что нет.
Мои мысли вертятся только вокруг Ланы и ребенка, и мне кажется, что моя голова вот-вот взорвется.
На прошлой неделе минул год со времени судебного разбирательства, и с тех пор я пребывал в весьма дерьмовом настроении. Когда я той ночью вернулся в общежитие, то обнаружил, что меня дожидался пакет, надписанный почерком Ланы. Она прислала мне свою рукопись. История о нас. Я все еще не набрался смелости прочитать ее. Теперь она лежит на моей прикроватной тумбочке как бы в насмешку надо мной. Одаривает меня разнообразными обидными эпитетами. Например: трус, тряпка, никудышный отец и другая подобная брань.
Бретт плюхается на край моей кровати.
– Ну же, чувак. Я понимаю, что тебе больно, но ты не можешь прятаться тут всю оставшуюся жизнь.
– Я не прячусь. Я хожу на занятия и пробежки.
– А в остальное время ты как отшельник. – Он наклоняется, упершись руками в колени. – Я, черт возьми, даже представить не могу, что ты чувствуешь, но ты должен в конце концов посмотреть правде в глаза. Чем дольше ты откладываешь, тем больше вреда причиняешь.
Я рывком сажусь.
– Не надо вешать на меня это! Если кто и виноват, то это она! – Я пережил весь спектр эмоций с тех пор, как сбежал из дома Ланы в то воскресенье, но, казалось, я не способен выйти за границы гнева и разочарования.
– Знаю, что ты скучаешь по ней…
– Конечно, черт побери, скучаю! – ору я. – Только это ни черта не значит. Она врала мне в лицо недели напролет. За это я не могу ее простить.
Он потер затылок.
– А как насчет твоего сына, Кэл? Что ты с ним собираешься делать?
Я падаю обратно на кровать, охваченный привычной волной ужаса.
– Я… не знаю.
Бретт вздыхает. За последние несколько дней он победил в номинации «Лучший друг года». Первую неделю дал мне вволю вариться в собственных мыслях, а потом постепенно старался вывести на разговор. Вся сложность заключалась в том, что я не мог разобраться в водовороте мыслей в собственной голове. Я ходил кругами, не находя никакого решения. Никогда мне еще не доводилось испытывать столько противоречивых эмоций. Быть настолько неуверенным в собственном рассудке. Даже когда я сидел под домашним арестом и дожидался суда за преступление, которого не совершал.
Страх, который я испытывал тогда, бледнел по сравнению с моим сегодняшним страхом. Я почти не ел всю неделю, хотя обычно мне сложно испортить аппетит. Вся моя операционная система ушла на перезагрузку.
Я не знал, что с этим делать.
Как снова взять себя в руки.
Я снова сажусь, прижавшись спиной к стене.
– Я хочу быть с ним там, Бретт, правда хочу. Но что я, черт возьми, знаю о том, что такое быть отцом? Мне еще даже восемнадцати нет, и, черт побери, я с трудом о себе-то могу позаботиться.
Крошечное личико Хьюсона врывалось в мои ночные сны. Если вдохнуть, то я мог почувствовать его запах. Может, я и провел в его компании слишком мало времени, но этот ребенок произвел на меня неизгладимое впечатление.
– Чувак, никто не в курсе, как быть родителем, – говорит Бретт. Его слова звучат подозрительно, как будто он вычитал их в учебнике для родителей. – Это квест с обучением в процессе.
– А если я не умею так? – озвучиваю я еще один из своих страхов.
– Ты не узнаешь, пока не попробуешь.
– Я не могу обращаться со своим сыном как с морской свинкой! Он не подопытный. – На поверхность вырывается новая волна неадеквата.
– Чувак, подумай о своих родителях. Ты говорил, что они не совершали ошибок, но я, например, знаю, что мои совершали, – фыркаю я, вспоминая, как мои родители облажались.
– Чувак, мои родители, можно сказать, создали книгу «Как не быть родителем».
– И что? Ты теперь хуже о них думаешь? Меньше любишь? Ненавидишь их за все, что бы они ни сделали?
Дерьмо.
– Нет, по всем пунктам, – неохотно признаюсь я.
Бретт напустил на себя самодовольный вид. Я показал ему средний палец.
– Никто не любит всезнаек.
– Ты бесишься, потому что знаешь, что я говорю разумные вещи.
– Все случается когда-то впервые.
– Ха, твою мать, ха! Я не могу быть серьезным, когда дело касается меня. Но сейчас речь не обо мне. Мы говорим о тебе. Так что не пытайся соскочить с темы.
– Это огромная ответственность. Моя жизнь полностью изменится.
Моя бескомпромиссная честность обнажает мой эгоизм во всем его уродстве, но эта мысль постоянно всплывает в голове с тех пор, как я узнал о ребенке. Младенец – это чертова куча ответственности и работы. Я не уверен, что готов к этому.
Он так посмотрел на меня, что я был практически уверен: он мечтает как следует вмазать мне прямо сейчас.
– Хочешь мне врезать, да?
– Так чертовски сильно, что даже представить себе не можешь.
– Я знаю, как это звучит. Но просто хочу быть честным.
– Суть в том, Кэл, что дело сделано. Этот ребенок кровь от крови, плоть от плоти твоей. Это автоматически возлагает на тебя ответственность. У тебя нет выбора. – Он подтягивает колени вверх. – Как думаешь, что чувствовала Лана? У нее в этом вопросе не было вариантов, и вся ответственность легла на ее плечи. И, судя по тому, что я слышал, она справляется, потому что должна. Этот маленький мальчик полностью зависит от нее.
Слова Греты настигают меня снова и снова.
– У нее было больше года, чтобы осознать это. У меня – двенадцать дней. Двенадцать! – Я слезаю с кровати и начинаю вышагивать по комнате. – У нее оставался выбор. Ей не обязательно было тащить это бремя одной, она сама приняла такое решение. – Или позволила принять решение за себя.
– Давай-ка я расскажу тебе одну сказку. – Он похлопал по месту рядом с собой.
– Время сказок с Бреттом, ура, – невозмутимо отвечаю я. – Пожалуйста, дядюшка Бретт, почитай мне Пиноккио. Это моя любимая сказочка, – шепелявлю я, подражая детскому голосу.
Он отвешивает мне подзатыльник и прижимает к себе.
– Черт. Я вообще-то тут пытаюсь серьезный разговор вести. И для меня это не так просто. Перестань валять дурака. Просто заткнись и слушай.
Я делаю серьезное лицо и поворачиваюсь к нему.
– Мой брат Ашер узнал, что станет отцом, за неделю до девятнадцатилетия, – начинает он рассказ. – В отличие от твоей истории, у него был случайный перепих с девушкой, с которой они вместе учились. Он на две недели ушел в запой после того, как узнал, пытаясь набухаться до потери памяти. Я знаю, потому что был единственным живым существом дома. Я оставался с ним все это время.
