– Хм… моя спортивная сумка лежит сзади, так что я полагаю, это не комплимент. – Хоккейная сбруя пахнет хуже всего на свете, и я уже готов принести извинения, но она качает головой.
– Нет. Тут пахнет твоим одеколоном. Hermиs Woods, верно?
Я киваю. Откуда, мать ее, она знает марку моего одеколона?
Я крепче сжимаю руль.
Элиза смотрит в окно, задумавшись, тогда как я сосредоточен на том, чтобы не разбить машину. Это кажется нереальным – находиться с ней рядом после стольких месяцев, и слова Оуэна предупредительно звенят у меня в голове.
У меня привстал с того момента, как она вышла за мной из бара, как будто мой член помнил наш последний раз вместе и готов был ринуться в игру прямо со скамейки запасных. И тот факт, что она все еще сидит тут, вдыхая мой запах, будто это ее личный вариант рая, не помогает делу.
Мы наедине плюс алкоголь – вот почему все пошло не так в прошлый раз. Я не могу позволить себе повторить наши ошибки. Я только что сказал ее брату, что не позволю, чтобы с ней случилось что-нибудь плохое. А я – это все плохое, что с ней может случиться. Но черт меня подери, если я не хочу прижать ее к себе. Я борюсь с искушением ехать медленнее, только чтобы продлить время наедине с ней. Это странно, знаю.
Удовлетворившись найденной радиостанцией, она оставляет в покое приемник и откидывается на сиденье, положив руки на бедра.
– Так этот разрыв… – Я пытаюсь вести светскую беседу. – Ты в порядке?
Она глубоко вздыхает и качает головой.
– Я в порядке. А тебе не нужно притворяться, будто ты беспокоишься обо мне.
Притворяться? Она что, обкурилась?
Я точно знаю, что несу ответственность за некоторые самые большие потрясения в ее жизни, и мне ненавистна мысль, что я тоже в ответе за это. Элиза – единственное светлое пятно на моем пути, и я не могу смириться с тем, что она грустит. Я бы сделал миссией своего существования возможность осчастливить ее. Особенно после того как узнал, что я, по крайней мере частично, виноват в том, что ее сердце разбито.
Притормаживаю у обочины и поворачиваюсь к ней, руки все еще сжимают руль, лишь бы не сделать что-нибудь глупое, например – дотронуться до нее.
– Я не притворяюсь, Элиза. Ты мне небезразлична. Всегда была небезразлична. Попробуем снова. Ты в порядке? – Я произношу все слова медленно, позволяя им впитаться.
Она прикусывает нижнюю губу и кивает, не сводя с меня своих огромных серых глаз.
– Я в порядке.
От моего внимания не ускользает тот факт, что она не утверждает, будто все хорошо, прекрасно или великолепно. Она в порядке. Мне нужно, чтобы она была более чем в порядке. Ну, по крайней мере, она разговаривает со мной. Думаю, это хорошее начало.
Делаю глубокий вдох и, взглянув в зеркало заднего вида, возвращаю машину на дорогу. Как хорошо Элиза пахнет. Чистым телом и собой: свежим воздухом, солнцем, лимонным коктейлем, который она пила. Черт, я хочу ее поцеловать.
Вместо этого я начинаю бессвязно бормотать.
– Я не знаком с этим парнем, но, как бы там ни было, твой брат сказал, что ты слишком хороша для него.
Элиза усмехается.
– Правда, что ли?
Я киваю.
– Ага. Он сказал, этот чувак – полный придурок. – Оуэн этого не говорил, но теперь меня ни за какие деньги не заставить признаться в обратном. Элиза хихикает и прикрывает рот рукой. Этот звук, слетающий с ее губ, снимает напряжение в машине.
– Спасибо, Джастин.
Я подавляю странную волну эмоций. Боже, как же хорошо просто быть с ней здесь в эту минуту: разговаривать, смеяться. Я чертовски скучал по этому. Скучал по ее дружбе больше всего на свете. И было достаточно одного ее смеха, чтобы я понял, как сильно скучал. Я много о чем жалею, но больше всего – о том, что потерял друга в ее лице.
Наш момент закончился, и я возвращаю Элизу домой в целости и сохранности. Это самое меньшее, что я могу сделать.
– О боже, «Тако Каса»! Мы обязаны остановиться! – выкрикивает Элиза, указывая на неоновую вывеску ресторана впереди.
Издав короткий смешок, я притормаживаю, подъезжая к парковке, как и было приказано.
– Спасибо, – стонет она. – Я так и не поужинала. Мне нужно что-то помимо пельмешек, чтобы заесть весь этот алкоголь, если завтра я собираюсь учить юных американцев.
Я качаю головой и снова коротко смеюсь, подруливая к окну, чтобы сделать заказ.
– Да, я тоже умираю с голоду.
Элиза диктует мне, чего она хочет, и я удваиваю все, вплоть до острого соуса и чая со льдом.
Она улыбается мне и застенчиво заправляет волосы за ухо. Что-то в этом поражает меня. Раньше она никогда не смущалась передо мной.
После того, как мы получаем заказ, настаиваю на том, что сам заплачу, а затем мы едем к ней домой. Когда мы подъезжаем к дому, Элиза поворачивается ко мне.
– Хочешь зайти поесть?
Я знаю, что должен сказать нет. Есть буквально десять тысяч причин, по которым идти к ней – ужасная идея. Но сегодня я впервые за много месяцев вижу, как она смеется. Если у нее разбито сердце, я должен быть рядом, чтобы поддержать ее, ведь так? Или убедиться, что она не поперхнется. Проклятье, эти отговорки позорно смешны даже для меня.
И все же я следую за ней внутрь, неся пакет с такос, пока она держит стаканы с холодным чаем. Квартира у нее милая и очень девчачья. Я был тут раз или два с Оуэном. Здесь гораздо чище, чем в нашей холостяцкой берлоге. И пахнет гораздо лучше. Под ее старым диваном расстелен розово-оранжевый ковер с солнечным узором, а на стенах – семейные фото в рамках. Мой взгляд задерживается на фотографии ее родителей, улыбающихся друг другу. Вместе мы направляемся к дивану, и каждый разворачивает тако. При первом же укусе Элиза издает тихий стон.
– О боже, почему они так хороши?
Я тоже откусываю кусочек и вытираю рот одной из двух тысяч салфеток, которые нам вручили.
– Это просто потрясающе. Знаешь, что это мне напоминает?
Она смотрит искоса, но качает головой.
Губы мои изгибаются в улыбке.
– Последний год в школе. Ты была… боже, ты что, была в восьмом классе?
Она кивает и снова откусывает маленький кусочек, все еще глядя на меня.
– Мы с Оуэном пропустили тренировку, чтобы курнуть травы, и у нас было полно такос, и мы весь день зависали в подвале дома твоих родителей.
Она, должно быть, помнит день, о котором я говорю, потому что вдруг начинает смеяться, прикрывая рот салфеткой.
– Твои родители вернулись с работы и…
Она останавливает меня, подняв руку и все еще хихикая.
– И я тут же настучала на вас. Так и не извинилась за это, да?
