– …даже самые продвинутые семинаристы не знают такие детали…
– …название книги, на правильной латыни…
– …ссылки на Фрейда и вымышленного демона – плода воображения уже давно умершего писателя…
– …даже если допустить, что она все подглядела в компьютере…
– …она никоим образом не могла запомнить все это…
– …она не просто запомнила, она усвоила все знания…
– …к тому же, она предвидела, что ей нужно будет сказать в ходе нашего интервью…
– …верно…
– …не может девочка в этом возрасте выражаться так красноречиво…
– …без вариантов…
– …девочки не задают вопросы, которые она ставила…
Сквозь их голоса прорвался крик мамы:
– Марджори всегда была невероятно умной. Она конечно же может все то, в чем вы ей отказываете!
Папа сказал:
– Сара, мы вообще не говорим о том, умная она или нет. Дело не в этом. Не время сейчас…
Мама уже не слушала его. Она грубовато потащила меня за руку.
– Пойдем. На кухню. За мной. Сейчас.
Я проследовала за ней. Мне казалось, что мама плачет, но нет, ее переполняли не слезы, а ярость. Она злобно бубнила себе под нос. Стукнув дверцами шкафчиков, она налила себе бокал вина, а мне стакан молока. На мою просьбу подогреть молоко мама засунула стакан в микроволновку, громко хлопнув дверцей.
Мы уселись за стол с нашими напитками. Я поднесла молоко к губам. Оно было идеально теплым. Я наконец-то осмелилась задать вопрос:
– На кого ты злишься?
– На всё. На всех. В том числе и на себя.
– Извини.
– На тебя-то я не злюсь, малыш. Ты единственное исключение.
– А на Марджори злишься?
– Нет, на нее тоже не злюсь. Ей плохо, и она нуждается в помощи, но я не думаю, что эти люди в соседней комнате ей помогут. Я сама виновата в том, что уже не могу остановить все это. Мне изначально не нужно было этого допускать. Тяжело поверить во все происходящее. Каким образом мы дошли до этой точки? Камеры, сценаристы, продюсеры, протестующие, священники. Один бедлам. Я очень боялась, что мы теряем ее, и не знала, что делать… Мне хотелось верить. Мне хотелось поверить во все это. Хочется и сейчас.
Мама встретилась со мной взглядом.
– Пей молоко.
Я хотела сказать ей: все будет в порядке, Марджори рассказала мне обо всем, она притворяется, она будет прикидываться и во время экзорцизма в исполнении отца Уондерли, чтобы тот поверил в силу обряда. Но я промолчала. Не могу объяснить, что меня остановило. Ту осень я помню в мельчайших деталях (к тому же, если что-то забывается, у меня всегда есть уникальная возможность пересмотреть шесть эпизодов телешоу о моей семье). Иногда мне кажется, что я все еще та восьмилетняя девчонка, которая ждет от старшей сестры указаний к действию.
Маме я сказала:
– Я верю. Верь и ты. Как папа. Мне кажется, отец Уондерли сможет помочь. Сможет. Он вернет Марджори в норму.
Мама громко зарыдала. Я не поняла, что произошло, и только твердила «мама, мамочка». Она отмахнулась от меня, когда я попробовала обнять ее и спросить, что случилось. Она не давала мне убрать руки от ее лица и только повторяла, чтобы я оставила ее в покое. На мой вопрос, что я сделала не так, мама сказала, чтобы я пошла к папе и священнику, у них же есть ответы на все вопросы. Я продолжала напирать со своими почему-почему-почему, пока она не взорвалась:
– Пошла на хрен от меня! – Стакан с вином полетел в стену.
Тем же вечером мы ввели новую процедуру отхода ко сну, которая была призвана не дать Марджори навредить себе и вернуть всем «покой в душе», как выразился папа. Я попыталась пошутить, изобразив, что собираюсь спать в душевой кабинке
[49]. Мою оригинальность никто не оценил.
Итак, новые правила: Марджори спит у себя с открытой дверью, папа – в родительской спальне, тоже с незапертой дверью. Мама спит со мной. Дверь я могла, на свое усмотрение, оставить открытой или закрытой. Я услышала, как, уже покидая наш дом, доктор Навидсон шепотом посоветовал папе оставить за мной решение по поводу моей двери, чтобы я ощущала контроль над ситуацией.
К тому моменту, когда меня отправили готовиться ко сну, мама допивала уже третий бокал вина. Зайдя к себе, я обнаружила, что мама уже в кровати, она не разделась, накрылась покрывалом прямо в одежде. Сказок на ночь в этот раз не было. Мама объяснила, что слишком устала, и попросила меня сразу ложиться спать. За свою грубость и брошенный в стену кухни бокал она не извинилась.
Я задержалась в дверном проеме, раздумывая, стоит ли оставить дверь открытой. Это был принципиальный момент, который заслуживал должного внимания. Я озвучила вслух мои мысли, больше для себя, чем для мамы:
– Если я закрою дверь, то мы не услышим, когда произойдет нечто, требующее нашего внимания. Но если я оставлю ее открытой, то в спальне будет слишком светло да еще и шумно. Спать будет некомфортно. Но мне хочется оставить дверь открытой, как у всех остальных. Но если я закрою дверь… – Я открывала и закрывала дверь, будто раздувала кузнечные меха. – …то мы можем проспать, и я опоздаю в школу. А если я оставлю ее открытой, то я, может быть, вообще не засну, не высплюсь и не смогу пойти в школу. Но если я закрою дверь…
– Мерри. Хватит. Выключай свет, и в кровать. Немедленно.
Я оставила дверь полуоткрытой – хороший компромиссный вариант. Я сняла очки и положила их на шкафчик. Перебравшись через маму, я улеглась в кровать. Мама лежала с краю, так что я была зажата между нею и стенкой. Она лежала спиной ко мне. Я смачно поцеловала ее в ухо:
– Спокойной ночи, Ухо. – Мама даже не повернула голову, только послала воздушный поцелуй в пустоту.
Я была на нервах, ворочалась, хихикала и издавала беспорядочные звуки. Я попыталась выровнять дыхание, чтобы заставить себя заснуть, но это не помогло. В качестве шутки положила свои ледяные пятки на мамины голые ноги. Она даже не шелохнулась и глухим голосом велела мне спать.
Я лежала, сложив руки на груди, и силилась вспомнить все подробности сказанного в комнате Марджори. Я понимала, что взрослые будут анализировать каждый кадр видео и начнут распознавать потаенный смысл в словах моей сестры. Для них каждое слово имело множество различных значений. Меня беспокоила мысль, что если взрослые поймут, что внутри Марджори не притаился демон, то шоу отменят, и наша семья снова будет на мели. Однако при воспоминаниях о царапинах на коже сестры и ее устрашающем виде я задавалась вопросом, можно ли быть одновременно одержимой демоном и прикидываться, что ты одержима демоном? Это предположение сменилось переживанием о том, как бы нечистая сила не забралась и в меня, и в моих родителей… И что мы тогда будем делать? Я проговаривала это слово на разный лад – демон, вертела его на кончике языка, пытаясь его распробовать, швыряла о зубы, проворачивала его у себя в голове до тех пор, пока согласные не превращались в кашу, и слово не теряло всякую узнаваемую форму, как то странное демоническое имя, которым нарекла себя Марджори.
