Ободренный отец Уондерли заявил, что Марджори «оказалась вовлечена в зловещие планы древнейшего недруга человечества, заклятого врага нашей расы, который одурманивает и озадачивает человеческое сознание, обрекает его на ужас, вселяет в него страх и панику».
Марджори спросила:
– Вы боитесь и озадачены не меньше моего? – Никогда прежде ее голос не был таким тихим. – Я думаю, что все вокруг – такие же, как я.
Отец Уондерли огласил, что лежащей перед ним рабе Божьей нужно спасти сознание и тело. Он отогнул угол одеяла и рукой прочертил крест над грудью Марджори – над ее сердцем.
– Что вы делаете? Почему он лапает меня? – Марджори дергалась и выгибала спину, удерживаемая ремнями, пытаясь избежать касаний священника. Одеяло слетело с постели на пол.
Дженн сделала несколько шагов назад от изголовья, в сторону отштукатуренной стены, куда водрузили тяжелый оловянный крест. Из-за плеча Дженн, которая держала Марджори под прицелом своей камеры, выглянул Иисус.
Отец Уондерли еще дважды окрестил сердце Марджори и сказал:
– Оберегай потаенные глубины ее сердца. Обуздай ее эмоции. Укрепи ее волю. Пусть ее душу покинет искушение нашего всесильного противника.
Марджори повернулась к маме и, не отрываясь, смотрела на нее. В ее лице читался немой вопрос: «Ты позволяешь ему обращаться так со мной?». Мама не поднимала глаз.
Отец Уондерли прервался и выпил из бутылки с водой, которую он поставил на письменный стол Марджори.
Марджори проговорила:
– Все идет не так, как должно. – Голос звучал глухо, будто бы она провалилась далеко внутрь себя. – Я думала, что смогу вам подыграть и что мне не будет больно. Но чем дальше, тем хуже становится. – Она оборвала речь и снова затряслась.
Я уставилась себе под ноги. Мне было стыдно, хотя я и не могла понять, почему. Возможно, мне только и оставалось, что винить себя.
Мама, должно быть, ощущала то же самое. Она сказала:
– Прости меня, солнышко. Это все моя вина.
Папа шепотом твердил молитву.
Отец Уондерли сделал большой глоток из бутылки. Когда он опустил ее обратно на стол, резко выдвинулся средний ящик. Все еще накрытый белой тканью, призрачный язык стола подразнил отца Уондерли, а затем захлопнулся.
Марджори выкрикнула:
– Что это было? Это не я! Не я! Я ничего не делала! Что происходит?
Она попробовала привстать. Ее голова металась слева направо в поисках виновника.
Снаружи поднялся ветер, от его порывов затрещала оконная рама, зашелестели занавески, затрепетало пламя свечей. Ящик стола продолжал открываться и закрываться с точностью метронома.
Отец Уондерли проорал:
– Господь сечет тебя своим священным бичом!
– Да о чем вы? Я ничего не делала. Не сваливайте это на меня. Мама, папа, помогите! Я не понимаю, что происходит!
Кричали теперь и мама, и папа. Папа взывал к Христу, мама звала Марджори. Мама притянула меня к себе и держала перед собой, как щит.
Отец Уондерли сказал:
– За тобой пришел Тот, перед лицом которого ты и твои полчища кричали прежде: «Что Тебе до нас, Иисус, Сын Божий? Пришел Ты сюда прежде времени мучить нас?»
[54]
Из-под кровати Марджори раздался страшный грохот, будто что-то пыталось пробиться через пол.
Марджори вскрикнула. Мама с папой затихли. Марджори сказала:
– Кто это все делает? Хватит! Вам недостаточно того, что делаю и говорю я? Вам мало того, что я уже сделала? Мне страшно и холодно. Я хочу остановиться. Хватит! Хватит! Хватит!
Отец Уондерли продолжил:
– Он гонит тебя в вечное пламя.
Отец Гевин подбежал к постели и склонился перед отцом Уондерли, чтобы подобрать снова упавшее одеяло.
Марджори билась в истерике. Ее грудь ходила ходуном.
– Мне так холодно. Хватит стучать. Прошу вас, отец. Я ужасно замерзла. Давайте закончим. Сделаем перерыв? Я тоже ничего не буду делать. Остановите их. Остановите их…
Отец Гевин наскоро поправил одеяло и снова подтянул его к подбородку Марджори.
Отец Уондерли крикнул:
– Изыди! Прочь, искуситель! Твое место в глуши…
Марджори подняла голову и зубами впилась в мясистую плоть волосатой руки отца Гевина. От его истошного вопля у меня подкосились колени. Священник попробовал вырваться, подняв руку над головой, но остановился на полпути. Марджори вцепилась в него крепко-накрепко. Большие рукава одеяния отца Гевина соскользнули ниже локтя. Кровь хлестала из уголков рта Марджори, ручьями стекая по руке священника. Отец Гевин умолял Бога о спасении. Папа ринулся вперед мимо меня. Вместе с отцом Уондерли они предприняли попытку развести в стороны молодого священника и Марджори. Им удалось это, но не сразу. Папа оттянул Марджори назад. У нее во рту все еще оставался кусок плоти, от которого тянулась тонкая лента кожи к руке отца Гевина. Отец Уондерли столкнул своего спутника с кровати. От этого движения от предплечья отца Гевина, по самый локоть, оторвалась узкая, как макаронина, полоска кожи.
Папа и отец Уондерли навалились на отца Гевина, который извивался на полу, как припадочный. От его содроганий отец Уондерли свалился на спину и оказался у моих ног. Трясущейся правой рукой он придерживал левый локоть. Он закрыл глаза от боли.
Папа держал молодого священника, чтобы бросившая камеру Дженн могла завернуть кровоточащую руку в рукав одеяния, который на глазах становился темно-красным, почти фиолетовым. Возможно, память подводит меня, но мне кажется, что у папы были бешеные глаза, а зубы оскалены. У него было такое же выражение лица, как при нападении на протестующего.
Марджори придвинулась к самому краю кровати. Ее запятнанный красным рот все еще был полон. Она тяжело дышала через нос. Я отвернулась, ожидая, что она сейчас выплюнет содержимое изо рта. Видеть это зрелище абсолютно не было желания. И все же я услышала мокрый шлепок по паркету, от чего у меня все перевернулось внутри. Когда я вновь подняла взгляд, Марджори уже соскакивала с кровати, будто бы никто ее и не привязывал к ней, будто ремней вообще не было.
Она подбежала к письменному столу и сорвала с него покров. Статуэтки Девы Марии попадали на пол, обрушив с собой и подсвечник с горящими свечами. Марджори выдрала из стола непокорный ящик, который тоже полетел вниз, разбрасывая в стороны свое содержимое. Она наклонилась и вытащила что-то черное и металлическое, похожее на разобранный степлер (я не разглядела, что это было). Марджори подняла предмет над головой и, размахивая им, заорала:
– Видите? Вот что это было! Я ничего не делала с ящиком. – Она запулила предмет в окно. – Зачем вы так со мной поступаете? Это ты все подстроила, Мерри? Они тебя заставили положить эту штуковину, пока я не видела? – Марджори утерла окровавленный рот краем рукава.
