Противостояние героя фигуре злого отца – еще один лейтмотив готической литературы и кино. Да, знаю, что вы сейчас напомните, как я все уши прожужжала вам о Джоне Барретте и попытках создателей шоу представить его в роли героя психодрамы, замешанной на вере в Бога и семейных ценностях. Вопрос заключается в том, насколько успешными оказались старания телепродюсеров. В этом смысле шоу потерпело полный провал: уже с первого эпизода стойкая маниакальность Джона пробивается сквозь трещины благопристойного фасада, и его состояние с течением времени только ухудшается. Как и у не особо деликатного Джека Торранса в исполнении Джека Николсона из «Сияния», у Джона Барретта не все дома (обожаю это выражение) с самого первого появления. Для полноценного безумия ему не хватало некоего катализатора. И нет, это не тот случай, когда мы крепки задним умом. Печально известный Джон Барретт отравил себя и свою семью (выжила только младшая дочь Мередит) через месяц после выхода в эфир последнего эпизода шоу. Этот факт будет навсегда вплетен в нарратив шоу.
(Отступление 3: Несмотря на легкость повествования и игривый тон при разборе «Одержимой» мне крайне тяжело отделить пошлость реалити-шоу от реальной трагедии семьи Барретт. Вымысел и кошмар наяву сплетаются в мощную и достойную внимания историю, в которой легко потонуть и в которой я до сих пор силюсь разобраться. И я даже не буду комментировать иронию/жуть/синхроничность/совпадение факта отравления реальным отцом своей семьи и истории «Растущие существа» об убийстве отцом жены, которую Марджори постоянно рассказывала Мерри.)
Некоторые козлы пытаются убедить нас, что трагическим героем «Одержимой» стала не Марджори Барретт, а Джон Барретт, и что шоу вообще о том, как он сходит с ума, о его ужасающей одержимости, вызванной уродством ненависти и религиозного фанатизма. Болезнь дочери, кризис семьи, безработица, отказ обожаемой им католической церкви от дальнейшего общения с ним после экзорцизма – все эти аспекты становятся катализаторами его собственного психического срыва (См. Howard Journal of Criminal Justice
[60] и статью о четырех типах мужчин, которые убивают членов собственных семей
[61]). Бла, бла, бла. Да пошли они все на хрен с этой ерундой. Создатели «Одержимой» попытались изобразить Джона Барретта в роли героя сериала и потерпели полный провал в этом. Жестокое и трусливое отравление себя и собственной семьи лишь служит очередным подтверждением беспочвенности социально-политических претензий шоу.
Марджори – вот наша несчастная героиня. Джон Барретт был и остается злым отцом, злейшим из всех отцов. Шоу было успешным в одном: Джон в самом деле предстал символом развала патриархата.
– Создатели «Одержимой» приняли верное решение снимать обряд экзорцизма в режиме реального времени (ну, по крайней мере в режиме имитации реального времени), даже если некоторые спецэффекты и практические последствия действа не были какими-то особенными.
В спальне во время экзорцизма так холодно, что мы видим, как у всех изо рта вырывается пар. Страшно, морозно, зловещееее!!! Все очень драматично в духе «Изгоняющего дьявола» Фридкина. Нам три раза показывают «реальные» кадры стремительно снижающихся показаний термометра. Температура в комнате упала аж до 4 градусов по Цельсию! Нам изо всех сил тычут этот чертов термометр в лицо. Конечно, никто специально не врет нам в глаза, но из всего этого мы должны заключить, что в комнате адски холодно исключительно из-за присутствия демона. Никто не замечает: ой, на минуточку – на улице ноябрь, а мы на севере штата Массачусетс, батареи перекрыты, окна распахнуты, чтобы морозное дыхание людей создавало атмосферу ужаса. Внимательно посмотрите видео. Окно за кроватью Марджори так прикрыто занавесками, что мы не видим, открыто ли оно. Однако в двух кадрах (там, где Сара изображает, как затягивает ремни на Марджори, и там, где Марджори приподнимается в постели) занавески развеваются и их задувает внутрь комнаты. Занавески не могут вздыматься и трепыхаться в комнате без ветра или, если уж на то пошло, без участия Сатаны! (*Гардины Сатаны – вот как будет называться моя будущая панк-рок группа*) Наиболее вероятно, все же, что повинен ветер. Итак, дорогой читатель: холодно, потому что открыты окна!
Что касается живущего собственной жизнью ящика письменного стола, то в хоррор-историях и фильмах ужасов (а заодно и на карнавальных аттракционах) издавна для запугивания аудитории использовались ожившие неодушевленные вещи. Не пытайтесь отрицать силу воздействия этого специфического страха перед, по словам Зигмунда Фрейда, Das Unheimliche
[62] (о, наша Карен выпендрилась… *триумфально стучит себя по груди*). В «Зловещих мертвецах 2» Сэма Рэйми – отличного сиквела к замечательному фильму ужасов в жанре «домик в лесу» – есть сцена, где оживает заставленная вещами комната и начинает насмехаться над окровавленным и побитым Эшем. Голова оленя, лампа из панциря черепахи, ящики стола, книжные полки – каждый предмет наделен своим особым голоском и смехом. Это сначала поразительно смешная пародийная сцена. Кукольная анимация, снятая в буйной манере, от чего все в камере дергается и пульсирует. Получается эффект, как в мультике или комиксе. Вроде бы, нечего и бояться. Но по мере нарастания маниакального хохота нам все больше становится не по себе. Наши улыбки постепенно сходят с лиц, и начинает казаться, что эпизод несколько затянулся, пора бы ему закончиться, пока не произошло что-то незабываемое страшное… Вместе с Эшем (который к этому моменту ревет, как окончательно свихнувшийся лунатик) мы ощущаем себя балансирующими на краю бездны сумасшествия. В «Одержимой» оживший ящик письменного стола возникает не ради смеха, однако он подталкивает Марджори к краю. Она многократно отрицает, что ящик – ее проделка, говорит, что она ничего с ним не делала, просит кого-то остановиться. Ее возбужденное состояние заканчивается атакой на отца Гевина. В отличие от призрачных ремней на кровати, которые мы не имели возможности хорошенько разглядеть, камера несколько раз фокусируется на ящике стола. Ящик двигается механически, как заводная игрушка или как открывающийся произвольно гроб из заколдованного дома в парке развлечений. Я зафиксировала время открытия и закрытия ящика в те шесть раз, когда мы видим его в кадре, и интервалы абсолютно одинаковые. Есть два варианта: либо двигающие мебель злые силы страдают обсессивно-компульсивным расстройством, либо в ящике запрятали какую-то механическую штуковину. Да, чует мое сердце: с этим ящиком творится что-то неладное. Естественно, заглянуть туда нам никто не дает. Хотя Марджори и вырывает ящик из стола и швыряет его на пол, мы не видим, что было внутри. Камера уделяет основное внимание людям, пытающимся помочь раненому отцу Гевину. Делайте выводы сами.
Если уж мы заговорили об окровавленном отце Гевине… Сцена нападения Марджори срежиссирована во многом по аналогии с тем, как Джон Карпентер снял знаменитую сцену с пробами крови в фильме «Нечто». Карпентер показывает нам с одного и того же ракурса, как Макриди (Курт Рассел) опускает горячую проволоку в чашечки Петри с анализами крови команды. Проволока тихонько шипит раз за разом. Хотя мы знаем, что что-то неприятное обязательно произойдет, на подсознательном уровне мы уже воспринимаем повторяющийся кадр с опускающим горячую проволоку Расселом как «зону безопасности». Мы постоянно видим одни и те же безопасные кадры, пока буквально методом исключения у нас не остается только два образца крови двух людей, один из которых просто обязан оказаться монстром. Макриди рассеянно спорит с парнем, который, как он полагает, и есть Нечто, и сует горячую проволоку в образец крови второго человека. И бац, зараженная кровь Нечто отскакивает от горячего металла, а у нас душа уходит в пятки. В сцене экзорцизма из «Одержимой» отец Гевин трижды укрывает Марджори одеялом (аллюзия на Святую Троицу?). Каждый раз нам показывают один и тот же ракурс: камера снимает из центра комнаты, священника и Марджори мы видим в профиль. Это достаточно общий план, так что мы можем видеть тело Марджори, вытянувшейся на кровати. Однако голова Марджори и тело отца Гевина сдвинуты влево от центра – намек, что нам не нужно особо всматриваться в картинку. Итак, укрывание Марджори одеялом становится для нас «зоной безопасности». Это ощущение усиливается при втором укрывании, где мы больше внимания уделяем голосу отца Уондерли, зачитывающего тексты из своей красной книги в кожаном переплете. Он стоит справа, на переднем плане. При третьем заходе отца Гевинам мы замечаем его движения, но к тому моменту он уже растворился на заднем плане, став просто элементом общей сцены. Мы полностью сосредоточились на обмене репликами между отцом Уондерли и Марджори. Поэтому момент, когда Марджори делает резкий выпад вперед, будто выбрасывающая голову кобра, и вонзается зубами в запястье отца Гевина, становится ужасающей неожиданностью. Отец Гевин кричит так громко и пронзительно, что звук вызывает помехи в колонках, и все, что мы слышим – это мешанина из воплей и топота ног по паркету. Картинка лица Марджори и руки отца Гевина размыта и запикселирована. По всей видимости, сцена слишком чудовищна для показа в эфире. Пиксели окрашиваются красным. Скорее всего, рана, которую мы рисуем в нашем воображении, гораздо хуже, чем то, что они могли нам показать. Когда Марджори наконец-то отступает, мы ощущаем приступ тошноты при виде затушеванного куска руки священника, который болезненно удлиняется и вытягивается.
