– Папа, это же не обеденный, а кухонный стол, – заметила я, гордая тем, что мне удалось найти лазейку для того, чтобы увильнуть от этой затеи. У меня отлично получалось находить бреши в логике.
Мама сказала:
– Почему тебя потянуло на это именно сейчас?
Папа поднял руки вверх в знак поражения и пробормотал неуверенное объяснение.
– Просто так. Подумалось, что это будет мило. Хорошее занятие для семьи во время ужина.
Мама ответила:
– Прекрасно. – По ее тону было понятно, что все далеко не прекрасно. – Просто заводить новую традицию за ужином – серьезное дело. Можем обсудить позже.
Я заявила:
– Да, можно устроить семейный совет по поводу благодарения. – По идее мы должны были обсуждать всей семьей большие решения и важные дела, но обычно такие советы устраивались из-за печальных новостей, например, когда дедушка умер, и когда собаку Максин пришлось усыпить. Семейные собрания проводились и по случаю раздачи новых поручений по дому Марджори и мне. На таких собраниях царила показушная демократия. Марджори и мне была уготована честь выбрать задания себе по вкусу из списка, в котором никогда не значилось ничего такого, что бы мы на самом деле хотели делать: например, сидеть на диване, смотреть телевизор, читать книги, придумывать истории. Из заседаний семейного совета никогда не выходило ничего путного.
Папа прокомментировал:
– Великолепное предложение, мисс Мерри. – Он громко всосал макаронину подлиннее, чтобы повеселить меня.
– Мне кажется, что это плохая идея. – Марджори умудрилась спрятать большую часть лица за распущенными волосами и широченными рукавами.
– Тебе никогда не нравятся мои идеи! – парировала я, готовая к бою. Я похлопала себя по ноге, чтобы удостовериться, что послание с признанием Марджори по-прежнему в переднем кармане моих джинсов. Я еще не воспользовалась картонным ноутбуком для анализа письма, но это не имело значения. У меня было письменное доказательство того, что Марджори пробиралась ко мне в комнату и выкрадывала оттуда вещи. Я была готова пустить его в ход в любой момент, если Марджори продолжит злобствовать.
Мама сказала:
– Успокойся, Мерри, речь не о тебе.
– А что, собственно, плохого в этом, Марджори? Объясни, пожалуйста, – произнес папа. Мы понимали, что он не сердится, поскольку он всеми силами старался показать, что не злится.
– Все плохо.
Мама и папа переглянулись. Марджори умудрилась сделать так, что родители снова были заодно.
– Сегодня была тренировка?
– Изящный уход от темы разговора, пап.
– А что такого? Просто интересуюсь.
– Я сегодня была на приеме.
– А. Точно. Прости. – Раздражение сразу же отпустило папу, и он вжался в стул. – Как все прошло?
Тогда я абсолютно не понимала, о чем они говорят, и неведение сильно нервировало меня.
– Просто великолепно. – Поза и положение Марджори остались прежними, а вот голос ее ослаб и как бы улетучился куда-то, будто она вот-вот заснет. Но затем она повернулась ко мне и сказала: – Папа хочет, чтобы мы все помолились за то, чтобы когда-нибудь оказаться на небесах.
Я снова проверила, на месте ли ее письмо, и пообещала себе усилить меры безопасности в спальне. Может быть, стоит подумать о детской присыпке на полу, чтобы отслеживать следы чужих ног.
Папа заметил:
– Вот это было ни к чему. Вообще, мама права. Мы можем обсудить это в другой раз…
– Мы поели, мы попили, червячка мы заморили, – сказала Марджори. Затем она засунула себе полпорции спагетти в рот, шуточно раздвигая набитые пастой щеки. Но никто не смеялся. Спагетти и соус вываливались у нее изо рта и стекали по подбородку вниз, обратно в тарелку.
Мама и я одновременно воскликнули:
– Марджори, ты ведешь себя отвратительно!
– Фу, гадость!
– Слушайте, я всегда старался уважать вас всех и не навязывать вам мою веру, так что…
– Пытаясь заставить нас молиться?
– Ну и что с того!.. Вы должны уважать мою веру! – Папин голос теперь гремел громче, чем прежде его же барабанящие по столу руки. В груди у папы будто бы был запрятан рупор, от которого трещали стены и трясся фундамент. Он опустил голову и нацепил на вилку пасту.
Мне сложно было понять, что думает обо всем этом мама. Обычно она не давала папе спуску за крики, и он сразу же извинялся перед нами. Сейчас же, не нарушив нашего общего молчания, мама сидела, опершись подбородком на сложенные руки, и смотрела на Марджори.
– Пап, а мы на самом деле говорили о рае сегодня. На приеме. – Марджори вытерла лицо тыльной стороной руки и подмигнула мне.
Папа перестал брать меня в церковь, когда мне исполнилось четыре года. Все, что осталось в моей памяти от этих походов, – это скука, деревянные скамьи и большой холм за церковью, с которого мы обычно скатывались на санках. Поэтому небеса были для меня туманной карикатурой из запутанных образов, тиражируемых в массовой культуре: пышные облачка, арфы, крылатые ангелы, золотой солнечный свет, огромная рука, предположительно принадлежащая гигантскому человеку по имени Бог со струящейся белой бородой. Для меня рай был неизведанным местом, о котором в школе иногда говорили ребята, рассказывая об отправившихся туда умерших бабушках, дедушках и домашних зверушках. Я не понимала, что это, к чему это. Да и не особенно хотела разбираться в этом.
Марджори спросила папу:
– Я могу задать тебе тот же вопрос, что и доктору Гамильтону?
– Конечно. – Папа размазывал еду по тарелке, как обиженный полученным нагоняем ребенок.
– Ты же веришь в рай?
– Да, искренне верю, Марджори, и…
– Подожди, я еще не добралась до моего вопроса. Так вот, веришь ли ты, что в раю нас ожидают желающие разделить с нами вечность близкие люди – вернее, их призраки, духи и все такое?
– Да, но…
Марджори сказала:
– Подожди. – Она хихикнула. – Это все еще не мой вопрос. Как ты можешь быть уверен, что духи твоих любимых людей в раю настоящие?
– Я не понимаю, к чему ты клонишь.
– Я спрашиваю, как ты можешь знать точно, что ты говоришь именно с призраком твоего отца, а не с каким-нибудь демоном, прикинувшимся им? Что если демон идеально изображает дедушку? Разве это не было бы ужасно? Представь себе: ты сидишь в раю с тем, кого принял за дедушку. Дух похож на него, говорит, как он, и ведет себя, как он, но можешь ли ты быть совершенно уверен, что это именно дедушка? Проходит все больше и больше времени, и ты понимаешь, что никогда не сможешь быть уверен в этом. Ты никогда не сможешь быть уверен, что и все остальные духи вокруг тебя не спрятавшиеся под чужой личиной демоны. И твоя измученная душа будет вечно находиться в этих сомнениях, в ожидании того, что в какой-то момент вечности ты заметишь страшную, жуткую перемену в лице обнимающего тебя деда.
