Буш похолодел.
– Что означает?
– Это я вас спрашиваю – что? Где у нас несть ни времени, ни срока, ни болезней, ни воздыхания?
Буш задохнулся.
– Врете, – проговорил он неуверенно. – Я такого приказа не давал.
И посмотрел с надеждой на сидевшего тут же Хабанеру. Тот отвел глаза.
– Вот что бывает, когда базилевс не слушается советов триумвирата, – сказал Мышастый с неожиданной грустью. – Вы взрослый человек, должны понимать причину и следствие. Если не нужны свинюхи, с какой стати тратить на них государственный бюджет и обязательное страхование? А значит – увы…
Тут и Хабанера подключился, поднял на Буша глаза, смотрел с упреком.
– Что вы, в самом деле, высочайший, – потерпеть не могли, что ли? Имитировать, так сказать, удовлетворение, все так делают. А теперь уж все, назад на службу не примешь.
Но Буш все-таки не поверил триумвирам, не мог поверить: уж больно это было жестоко, жестоко и бессмысленно.
Но даже если со свинюхами и впрямь вышло так печально, все это были дела частные, сиюминутные. Что же касается дел больших, государственных, то от них, как уже говорилось, держали его подальше. Да и были ли эти дела вообще, осталось ли в стране что-нибудь, кроме бесконечных распилов, откатов и крышевания?
Буш, начавший уже сомневаться в компетентности триумвиров, не выдержал-таки, съязвил при встрече с Хабанерой (тот зашел к нему о встрече с госсекретарем США покалякать):
– Не зря народ про вас говорит, что вы – бездельники и дармоеды.
Хабанера ничего не ответил, даже ноги со стола не убрал – так и сидел, откинувшись на стуле, и брезгливо смотрел в потолок. Тонкий профиль его рельефно выступал на бледном фоне стены, как будто профиль этот вырезали в камне еще при жизни. Дело теперь было за малым – подождать, пока Хабанера умрет, и аккуратно отделить голову от остального тела, оставив профиль вечным свидетелем того, какого величия может достигнуть человек, ничего при этом не делая.
А Буш все не унимался, дал волю злости и раздражению.
– Лично у меня складывается ощущение, что вы, триумвиры, государственными делами не занимаетесь вообще, – зудел он. – Или занимаетесь, но в глубокой тайне. А результат такой, что лучше бы и не занимались…
Хабанера подумал немного и убрал одну ногу со стола. Покосился на раздухарившегося базилевса, как бы размышляя, не ударить ли его чем-нибудь тяжелым – да вот хоть хрустальной вазой для фруктов, стоявшей прямо посреди стола? Думал несколько секунд, но решил оставить этот деликатный вопрос на потом.
– Это все клоуны виноваты, – сказал он хмуро.
– Какие клоуны?
– Которые наши западные партнеры. Их хлебом не корми, дай только нас дураками выставить… Мы-де воруем, не работаем и вообще не на своем месте сидим.
– А что – не так? – Буш и правда чего-то разошелся сегодня, самому было удивительно.
– Не так. – Хабанера убрал со стола и вторую ногу, перегнулся через стол, смотрел солидно, доверительно. – Мы серьезные люди, потентат. Если я тебе скажу, сколько мы за этот год в офшоры перевели, ты жить не захочешь…
С этими словами триумвир поднялся со стула, сунул руки в карманы и, насвистывая, вышел вон из кабинета.
Возможно, другой какой базилевс обиделся бы на такое обращение. Но Бушу только того и надо было.
Убедившись, что Хабанера не вернется, он быстро подошел к тяжелой бронированной двери, запер ее, потом вернулся к столу, подмигнул дремлющему в террариуме комодскому дракону, включил ноутбук, вытащил из кармана флэшку, вставил ее в порт, открыл папку «Наследнику».
Видеофайлы поблескивали перед ним синим, холодным. Буш знал, что стоит кликнуть по любому из них – и на экране появится мертвенное лицо предтечи. Не то чтобы он ждал этого с нетерпением, нет, было страшно, отвратительно… но любопытство подталкивало идти вперед, до конца. Чем, если подумать, мог навредить ему сиятельный покойник? Вставить в запись двадцать пятый кадр, от которого на встрече с госсекретарем его начнет тошнить и пучить, из-за чего две великие державы перессорятся и начнется третья мировая? Едва ли мизантропия предшественника простиралась так далеко, едва ли. Ну а раз так, то и бояться нечего…
Базилевс щелкнул мышкой по видеофайлу, окно развернулось во весь экран.
Предтеча выглядел хуже, чем в прошлый раз, хотя, казалось, хуже уже и некуда. В неверном свете кожа его казалось пергаментной, туго натянутой на череп, только глаза еще упрямо блестели да губы шевелились. Вокруг предтечи было по-прежнему мрачно и тесно, словно он лежал в гробу. Он долго, трудно откашливался, потом умолк, наконец, утер лоб рукой, заговорил. Голос был тусклый, слабый.
– Здравствуй, наследник, – сказал он хрипловато, – здравствуй, высочайший.
Буш не стал отвечать. Он знал, что это не сеанс связи, а заранее записанные на камеру судороги обреченного человека. Ах, какой страшной волей, волей и выдержкой обладал несчастный его предшественник: ни на миг не дал он себе послабления, не закричал, не забился, пытаясь вырваться из тесных объятий рока, хоть на шаг да отпрыгнуть от подступающей смерти. Вел себя образцово, как древний философ, которому что выпить бокал италийского вина, что чашку цикуты опорожнить – все одно, если того требует честь и кодекс римского сверхчеловека виртус.
– Знать бы, от чего я умер, – проговорил предтеча чуть слышно. – От пули, от яда, от веревки? А может, в женских объятиях…
Он закрыл глаза, чуть заметные судороги пробегали по его лицу.
– Была там одна такая, Хелечка, – заговорил он снова. – Наверное, познакомили вас. Она – да, она может… От нее жди всякого.
Буш при имени Хелечки вздрогнул, присунулся ближе к экрану. Предтеча открыл глаза, пергаментное лицо его застыло.
– Но я сам виноват, – сказал он тихо, – я грубо с ней поступил… Не надо было так. С другой стороны, она ведь жива осталась… Что не про всех можно сказать.
И засмеялся сухим кашляющим смехом. Буш смотрел на пришельца из адской тьмы со смешанным чувством страха и брезгливости. Предтеча перестал смеяться, тоже глядел на него жадно, как будто на самом деле видел, чувствовал Буша за глухой чернотой экрана.
– Триумвират, – проговорил он наконец. – Ты о них хочешь знать, правда? Правильно хочешь. Что бы ни случилось дальше с тобой, со страной, со всеми людьми – все это сделают они. Поэтому первое дело – триумвиры. Но сперва я скажу одну вещь, которую должен знать всякий тиран, да и и любой правитель тоже.
Лицо предтечи застыло, не менялось, только губы чуть шевелились, с трудом выталкивая слова из немеющего рта.
– Запомни эту вещь, потентат, и прими как руководство к действию. Людей часто делят на порочных и святых, замазанных и безгрешных. Это глупое заблуждение, оно мешает делать дело, мешает руководить – неважно чем, государством ли, фирмой ли или тюрьмой. Я хороший, ты плохой, я не буду тебе подчиняться, я буду тебя осуждать – сколько беды принес такой взгляд и сколько принесет еще в будущем. Так вот, имей в виду, что нет людей безгрешных, нет людей, ни в чем не виновных. А если и есть, то, значит, надо вменить им что-нибудь в вину, надо на них навесить грех, надо замазать их преступлением – большим или малым. И только в этом случае общество будет едино, только тогда всех свяжет круговая порука, как кольцо всевластия, которое в руках у одного, но скрепляет многих. Ты понял это?
