Ответа не требовалось, некому было слушать этот ответ, поэтому базилевс молчал, думал. Молчал и предтеча, только глядел на него мрачно, нетерпеливо. Наконец повторил требовательно:
– Ты понял?
– Да понял я, понял, – раздраженно сказал Буш.
Предтеча кивнул удовлетворенно, словно услышал все-таки. Но услышать, конечно, ничего он с того света не мог, так что, скорее всего, просто предвидел положительный ответ.
– Но соединить всех виной – мало, – продолжал он. – Есть тут, как во всякой медали, и противоположная сторона. Древние называли этот метод дивидэ эт импера, разделяй и властвуй.
– Что разделять? И над кем властвовать? – механически спросил базилевс.
Но предтеча опять как будто услышал его.
– Разделяй всё и всех. Мать с дочерью, отца с сыном, троюродную бабушку с работницами собеса. Разделяй душу с мозгом, а человека с душой, разделяй тело с руками и ногами, а потом, разделив, над всем этим властвуй.
Предтеча закашлялся, прикрыл глаза. Он отяжелел, опух, кожа его белела, как приговоренный к смерти гигантский опарыш, под глазами голубели круглые отеки.
Потом, еще не откашлявшись толком, заговорил быстро, страстно, не открывая глаз.
– Достань их всех. И свиту, и последнего охранника, и, главное, триумвиров. Но убивай не сразу, медленно. Пусть побесятся, сволочи, попрыгают на сковороде. На тебя теперь вся надежда. Кого я не добил, добьешь ты…
Потентат понял, что предтеча не в себе, бредит, не выдержал, дрогнул, потянулся рукой к мышке, чтобы остановить безумие, пресечь предсмертную лихорадку. Но предтеча открыл глаза, глядел прямо, черно, глубоко.
– И еще одна вещь, – проговорил. – Нас часто стыдят, срамят, проклинают, зовут тиранами, кровопийцами, людоедами. Может, оно и так. Больше скажу. Может, только так оно и может быть – и никак иначе. Чем мы отличны от всех этих демократических президентов? Президента выбрали на четыре года, а потом скинули, с него взятки гладки – если чего и не успелось, не по его вине. Мы же, базилевсы, сами выбираем себя стране, выбираем на всю жизнь. А раз так, то и отвечаем мы за все, что творится вокруг, в самом отдаленном пространстве. За войну, которую ведем, – ты, кстати, знаешь, что мы воюем? За женщину, выбросившуюся с ребенком из окна, – ребенок умер, а женщина выжила. За то, что другим детям не хватает иностранных лекарств, которые мы запретили, а своих не имеем. За живых и мертвых, и за тех, кто еще умрет, и за тех, кто родится, – за них за всех отвечаем мы, мы с тобой, и базилевсы до нас, и те, кто придет за нами. Это очень тяжелый груз, очень, даже если ты перестал уже быть человеком. Как же тут спастись от страшных мыслей, как сохраниться? Очень просто: нужно понять, что есть величие миссии. У нас такая миссия, где жизнь одного человека ничего не значит, и двух тоже, и трех, и больше. В конце концов, даже гибель всех не значит ничего рядом с этой миссией…
– Что же это за миссия такая? – не удержался потентат.
Предтеча продолжал, словно и не слышал, – и на самом деле не слышал, слова его шли прямо из-за гроба.
– Ведь то, что тираны к власти приходят, что людоеды правят бал – это все не случайно. Это история нас призвала. Чем больше страна, тем жестче должен быть каркас. Иначе все захватят дикари. Взгляни на Европу с ее демократией, с ее хилыми президентами. Сколько лет ей осталось – десять, двадцать? Ну, пусть пятьдесят, а потом все будет сметено ордами дикарей, да уже сейчас сметается, медленно, понемногу, но все быстрее и быстрее… Пойми, там, где нет нас, нормальных тиранов, там рано или поздно появится тиран ненормальный, появится Гитлер. Потому что демократические, а значит, слабые президенты не пойдут на решительные меры. Они думают, что два миллиона беженцев в год – это ерунда. А помнишь историю про политических зэков и уголовников, которые ехали в одном вагоне? Уголовники потребовали отдать им вещи. И те не отдали, и уголовники избили их до полусмерти, хотя политических было больше. Почему, спросишь? Потому что уголовники готовы убивать за свой интерес, за чужое добро, а те – нет. Сотни миллионов европейцев пасуют перед несколькими миллионами мигрантов потому, что те готовы убивать, а эти – нет. И что теперь? Их уже пустили, они там, обратного хода нет. Единственная защита – жесткая, авторитарная воля, готовая взять всю ответственность на себя, не боящаяся этой ответственности, потому что спросить с нее некому.
– Ну леваки и либералы с тобой бы поспорили… – не выдержал базилевс.
Предтеча едко усмехнулся.
– Либералы вечно ведут народ к пропасти. А потом на полном ходу соскакивают с паровоза и говорят: вы там как-нибудь сами, здоровья вам и хорошего настроения.
Базилевс, однако, не мог согласиться с предтечей.
– Почему же тогда, – спросил он ехидно, – почему слабые эти, никуда не годные демократии живут так прилично? Благополучно, весело, толерантно. У них даже хватает сил и средств на доброту, на милосердие, на то, чтобы кормить миллионы этих самых беженцев… За что им такие льготы?
– За грядущую близкую смерть, – спокойно отвечал предтеча. – Это последнее утешение перед тем, как сомкнется над ресницами тьма. Так больному перед самой кончиной становится вдруг легче, он дышит свободно и легко, видит ясно, как никогда, понимает вдруг то, чего не мог понять всю жизнь. Все это плата за страдания и гибель. Только дается эта плата вперед, потому что посмертной платы не существует…
И когда предтеча умолк, Буш вдруг понял, что говорит с базилевсом. Да не просто говорит, но ведет диалог, и тот, кого он считал покойником, движущейся картинкой, отвечает на его вопросы.
Минуту он молчал, потом решился все-таки.
– Ты что – меня слышишь? – спросил он, потрясенный.
Предтеча ядовито ухмыльнулся.
– Дошло наконец. Не только слышу, но и вижу. Однако туго же ты соображаешь, потентат. С такими способностями, пожалуй, на этом посту долго не протянешь.
– Но как же такое возможно?
Мертвец только ухмыльнулся из далекого своего загробного царства, ничего не ответил. Буш нахмурил лоб, думал, размышлял.
– Постой-постой, – сказал он наконец. – Кажется, понимаю. Выходит, флэшка – ретранслятор? Ты не умер, но сидишь где-то сейчас и разговариваешь со мной?
– Не сижу, а лежу, – хрипло сказал базилевс. – И не где-то, а неизвестно где. Я замурован.
Ну конечно… Буш ударил себя по лбу: как он сразу он не догадался!
– Значит, тебя не убили?
– Не до конца, во всяком случае, – пробормотал базилевс как-то неуверенно.
– Но почему? – Буш смутился. – То есть прости, я имел в виду…
– Брось, – отмахнулся предтеча, – что ты, как институтка!
Он понизил голос, Буш наклонился к экрану, чтобы расслышать.
– Видишь, какое дело. – Покойник жевал иссохшими губами, искал слова. – Триумвиры наши – они же не просто так погулять вышли. Они все мистики, оккультисты. Помешаны на колдовстве и тибетском буддизме. А там есть милый обычай – закапывать человека в основание монастыря живьем.
