Города с претензиями
В таких городах, расположенных «эксцентрически», на краю своей земли, естественным образом создаются совсем другие мифы: мифы космологические — о творении города, страны и государства. Не о медленном, закономерном росте, но именно о творении. Складываются мифы эсхатологические — о конце мира, мифы демиургические — о творении, совершенном мудрецами и гигантами-демиургами.
[53]
Так что независимо ни от чего иного Петербург неизбежно должен был бы порождать эти неспокойные, напряженные мифы, создавать сложную психологическую обстановку для своих жителей. Так и в Константинополе всегда особенно подчеркивалось противопоставление неосмысленной природы и сотворенного людьми, стихии и человека, коллективной мощи жителей империи, сотворившей город там, где еще десять — двадцать лет назад стояли только нищие рыбацкие деревушки.
Но в том-то и дело, что мифология Петербурга с самого начала не останавливалась на противопоставлении природного и созданного человеком, стихийного и сотворенного. Мифы творения странным образом зацикливаются на личности Петра и странным образом говорят не столько о мощи человека, сколько о мощи тех, кто помогает Петру… А помогает ему, как вы понимаете, вовсе не Господь Бог.
Вот одна очень типичная легенда: мол, Петербург было невозможно построить в таком топком месте, пучина поглотила бы его дом за домом. Построить Петербург можно было только сразу весь, целиком, и строить его можно было только на небе, а потом сразу взять и опустить его весь на землю. А кому по плечу такая задача?! Только Антихристу.
Эта легенда приписывается финнам, но явно только приписывается — ведь вовсе не финны поговаривали об Антихристе и уж, конечно, кто-кто, а финны прекрасно знали, выдержит ли «трясина» отдельные дома. Ведь построенный на их глазах Ниеншанц с его 2000 жилых домов, лесопильными заводами и церквами, другие города и деревни никуда и не думали провалиться. Такие легенды приписывались финнам, чтобы придать им древность и происхождение от немного таинственного, «колдовского» народа, жившего в этих местах задолго до русских.
В. Ф. Одоевский передает эту легенду так: «Вокруг него (Петра. — А.Б.) только песок морской, да голые камни, да топь, да болота. Царь собрал своих вейнелейсов
[54]
и говорит им «постройте мне город, где бы мне жить было можно, пока я корабль построю». И стали строить город, но что положат камень, то всосет болото; много уж камней навалили, скалу на скалу, бревно на бревно, но болото все в себя принимает, и наверху земли одна топь остается. Между тем царь состроил корабль, оглянулся: смотрит, нет еще города. «Ничего вы не умеете делать», — сказал он своим людям и сим словом стал поднимать скалу за скалой и ковать на воздухе. Так выстроил он целый город и опустил его на землю».
[55]
Одоевский еще делает вид, что это финская легенда, но эту же легенду опубликовали в 1924 году как народную, как часть городского фольклора — и уж конечно, никак не финского:
«Петербург строил богатырь на пучине. Построил на пучине первый дом своего города — пучина его проглотила. Богатырь строит второй дом — та же судьба. Богатырь не унывает — и третий дом съедает злая пучина. Тогда богатырь задумался, нахмурил свои черные брови, наморщил свой широкий лоб, а в больших черных глазах загорелись злые огоньки. Долго думал богатырь и придумал. Растопырил он свою богатырскую ладонь, построил на ней сразу свой город, и опустил на пучину. Съесть целый город пучина не могла, она должна была покориться, и город Петра остался цел».
[56]
Естественно, и в самом творении города «на воздусех», и в возведении его «на пучине», и в топи, которая плещется под камнем, есть что-то глубоко неестественное, что-то противоречащее всему естественному и нормальному течению событий и обычному положению вещей.
И получается — Петербург не просто город, поставленный эксцентрически, но город, созданный колдовским, невероятным способом, и само бытие этого города загадочно и невероятно.
А ведь Петербург — это не только город, лежащий на краю своей земли. Это город, лежащий на границах трех культурно-исторических миров: славянского мира, Германии и Скандинавии. Город, лежащий на краю Европы, на краю суши. Может быть, ощущение всех этих границ как-то накладывается, усиливает переживание эксцентрического положения города?
Если это предположение верно, то мы получаем объяснение — почему черты эксцентрического города так сильны в Петербурге? Намного сильнее, чем в Константинополе, во всяком случае. Может быть, дело в том, что положение Петербурга на МНОГИХ «краях» одновременно сделало его СВЕРХЭКСЦЕНТРИЧЕСКИМ городом?
Впрочем, есть и еще одна граница, на которой расположен Петербург… И о которой мы пока не говорили.
Глава 3
НА КРАЮ НАСЕЛЕННОГО МИРА, ИЛИ ГОРОД-ЭКСТРЕМУМ
Так ведь он где, Урал? На краю света.
С. П. Алексеев
На крайнем северном пределе
С точки зрения жителя большей части Европы, Петербург находится на границе обитаемого человеком. От этой фразы поднимется не одна бровь жителя Швеции, Норвегии да и Финляндии. Ведь Финляндия полностью лежит севернее Петербурга, а у Швеции и Норвегии южнее 60-й параллели северной широты заходят маленькие, незначительные участки территории.
Но Скандинавия — особый культурно-исторический мир. Финляндия — страна очень древних народов, самых древних обитателей Восточной Европы. Финно-угорские племена жили здесь задолго до славян и германцев. Есть основания полагать, что они первые из людей пришли в Скандинавию 9 тысяч лет назад, когда стаял Скандинавский ледовый щит и земля стала пригодна для обитания человека. У финно-угров было много времени приспособиться к Северу.
Индоевропейские племена, вторгшиеся в Скандинавию в XV–XVII веках до Р.Х., тоже имели много времени для адаптации. Грубо говоря — те, кто не мог приспособиться к долгим зимним ночам, дефициту света и тепла — давно вымерли. Предками современных шведов и норвежцев стали те, кто смог приспособиться.
К тому же большая часть шведов и норвежцев жила на юге Скандинавии, не забираясь в места действительно трудные для обитания. Световой режим на юге Скандинавии, между 59 и 62-й параллелью северной широты, примерно такой же, как в Петербурге. А тепловой режим там благоприятнее, потому что эти страны расположены западнее, на них сильнее влияет Гольфстрим. Стоит почитать Сигрид Унсет, Сальму Лагерлёф или Астрид Линдгрен — по их описаниям, в апреле яблоневые сады в Осло и Стокгольме покрываются кипенью цветов, начинаются сельскохозяйственные работы. А в октябре их герои еще прогуливаются под опадающей рыжей листвой — как русские люди в середине — конце сентября.
